БОРИС ХЕРСОНСКИЙ
Родился в 1950 г. Окончил Одесский медицинский институт. Заведует кафедрой клинической психологии Одесского национального университета.
Публикации в журналах «Арион», «Крещатик», Книги стихов «Восьмая доля» (1993), «Вне ограды» (1996),
«Семейный архив» (1997), «Post Printum» (1998),
«Там и тогда» (2000), «Свиток» (2002), а также переложения библейских текстов,
собранные в «Книге хвалений» (1994) и сборнике «Поэзия на рубеже двух заветов.
Псалмы и оды Соломона» (1996). В 2006 г. издана первая книга в России («Семейный архив»).
(справка взята с сайта «Вавилон»).
(справка взята с сайта «Вавилон»).
ИКОННАЯ ЛАВКА
*
Никола с мечом и градом,
Георгий в доспехах, с копьём.
Флор и Лавр с разноцветным стадом.
Петр и Павел стоят вдвоём.
Михаил. Огненный конь.
Огненный водоём.
Волнами ходит огонь.
Липовая доска,
паволока, левкас.
Благословляющая рука.
Оплечный, глазастый Спас.
— Вроде письмо, и ковчег двойной,
доску дугой повело.
Думал: семнашка. А тут иной
расклад — прогнали фуфло.
— Такая блин, пошла полоса…
— Взял за рубль, отдал за гроши.
Над Измайловским рынком стоят небеса,
и не видно в них ни души.
АРХАНГЕЛ МИХАИЛ.
Русский Север, начало XIX века.
Красный всадник на красном коне. В одной
руке — кадило, в другой — златая труба.
Оба крылаты. Сияют латы. Вихрь неземной
легкую прядь сдувает со лба.
Распластанный Сатана в озере из огня.
Чёрная маска на брюхе. Пламя крушит дома,
подбирается ближе. Сейчас поглотит меня
вечный огонь, в котором вечная тьма.
Тот же вечный огонь у обелиска жгут,
рядом, напрягшись, стоит выпрямленный часовой.
Архангел знает, зачем человечек поставлен тут.
Архангел страшен. Солдатик хорош собой.
Словно льдина на огненном озере, на куски
расколовшись, из-под ног уходит страна.
Божья рука из облака (верхний угол доски)
протягивает чашу. Выпей её — до дна.
СПАС НЕРУКОТВОРНЫЙ.
Ветковские письма, первая треть XIX века.
Три ангела держат плат. На плате — бессмертный Лик,
отпечатавшийся без участия человеческих рук.
Занавес, за которым уже ничего не болит.
Театр теней, где жизнь стихает, как звук
колокола вдали. А небо, поле, холмы
дышат, но равнодушны почти ко всему,
что происходит вокруг. Помутившиеся умы,
просветлев, приближаются к Божественному Уму.
Торжествуют порядок, симметрия и покой.
Всякая смута подавлена. Тьма свернулась в комок.
Блажен человек, который дошёл до жизни такой,
захлопнул дверь за собой и запер её на замок.
АНГЕЛ-ХРАНИТЕЛЬ.
Ростовская финифть, конец ХIX века.
Двор-колодец.
Вниз бросает ведро
ангел с облака,
освещённого со спины.
Слышится всплеск,
скрежет ворота,
лязг цепи.
Что-то уходит ввысь.
Чует беду нутро.
Пора собираться в путь.
Не торопи.
Смотришь снизу —
очерченный ломаной линией
край крыш.
Неправильный многоугольник,
белизна и лазурь.
Если бы друг мог слышать,
что ты ему говоришь!
Но он поглощён своим:
мнёт между пальцев дурь.
Смешивает с табаком.
Забивает трубу — «Беломор».
Скоро потянет дымком,
пряным дымком травяным.
Ангел, не плюй в колодец.
Слышишь, не плюй во двор —
колодец. Друг безнадёжен.
Зря ты склонился над ним.
СВЯТОЙ СЕРАФИМ САРОВСКИЙ.
Палех, начало XX века.
Ударят к вечерне в Дивееве и Сарове.
Окунувшись в омут, младенца родит царица.
Вся страна услышит шелест прозрачной крови,
которая все течёт, не в силах остановиться.
Разве только забормочет её великан из Сибири,
разве только прольют её в упор из нагана,
разве только свечку зажжёт у рукописной Псалтири
чтец-декламатор, хлебнув чумы из стакана.
Разве только годы вплотную ушедшего века
перетасуют и раздадут в случайном порядке,
что карты старой колоды. Игра называется сека.
Меч не сечёт генсека. Останки-остатки сладки.
И для чего было молить на коленях, на круглом камне,
посреди лужайки в сердцевине лиственной чащи?
Рука Господня с чашей мерещится издалека мне.
Да минует нас чаша сия. И то, что в чаше.
Лижет медведь руку сгорбленному монаху.
Чтец-декламатор читает: «Доколе? Доколе,
Боже, забудеши мя, словно малую птаху?»
Поднимусь с колен. Выйду в чистое поле.
Скошена озимь. Судя по всем приметам —
ударившись оземь, плоть обернётся светом.
Истина невыносима. Ошибка непоправима.
Ох, запоют Пасху Христову засушливым летом,
понесут по Руси кости убогого Серафима.
БЛАГОВЕЩЕНЬЕ.
Украинские письма, ХIХ век.
В день Благовещенья, не выходя из дома,
разве в лавку, в квартале, за запрещенной снедью,
пачкой «Мальборо», смесью валерианы и брома,
мимо фасада, прикрытого крупной сетью
в ожидании сноса или ремонта. Купол
ближайшего храма в этот день кажется выше
на полголовы. Дождик с рассвета капал,
но подустал и притих. Кот с выраженьем морды «не ваше
дело», вихляя задом, свернул за угол.
Засиженный голубями бюст в полукруглой нише
смотрит пустыми глазами, которыми прежде плакал.
Незримая мама дает указания Маше,
моющей раму, поскольку Маша мыла раму в проёме,
а мама любила Машу, как никто в этом мире и доме.
Машу тоже звали Марией. Как ту, перед которой
ангел с цветущей ветвью стоял, возглашая:
«Радуйся, благодатная! Бог с тобою! До скорой
встречи». Сухая акация. Шумная стая
грает и метит асфальт известковым помётом.
Ангел стучится к Деве. Она вопрошает: «Кто там?»
Ей отвечает церковный хор и звон с колоколен,
и смеётся Младенец: «Разве ты меня не узнала?
Ну и что, что я ещё не родился, уж я-то волен
родиться, когда захочу, Отцу сопрестолен.
Се — стою и стучу. Как карандашик внутри пенала!»
ВОСКРЕСЕНИЕ ХРИСТОВО
(мироносицы у гроба)
Палех, начало XIX века.
К пустому колодцу люди за водой не идут,
согласно народной мудрости. Но я оказался тут,
у провала, где зачерпнуть можно только одно:
лязг пустого ведра, ударившегося о дно.
Этого мне и надобно, чтоб по застывшим губам
легко струилось ничто с небытием пополам,
ибо душа, в отличие от потока, должна
знать название моря, куда впадает она, —
в отчаянье для начала, двигаясь под уклон
в тесном скалистом русле, не встречая особых препон,
отражая фигуры женщин, которые скорбно несут
наполненный ароматами драгоценный сосуд.
Я знаю, они повстречают двух крылатых мужей,
чьи перья грозно сверкают, как лезвия ножей,
и ослепляющий свет им просияет в ответ
на безмолвный вопрос: «Не ищите, Его здесь нет!
Видите плат на камне и гробныя пелены,
величьем Его отсутствия как елеем напоены?
Камень в полночь отвален, и пещера пуста.
Так почему ты печален, не нашедший Христа?»
ИОАНН БОГОСЛОВ.
Суздальские письма, ХIХ век.
Слово было в начале. О том, что случилось потом,
было сказано много. Сияет свет среди тьмы,
и тьма не объяла его. Глина ложится пластом,
сверху глины — земля, в которую ляжем мы.
Отсюда любовь к земле и её гробам.
Плюс невечерний свет, и в его луче
упрямый старец, прижавший палец к губам,
над раскрытой книгой, с ангелом на плече.
ОГНЕННОЕ ВОЗНЕСЕНИЕ ПРОРОКА ИЛИИ.
Ветковские письма, начало ХХ века.
Не смейтесь над лысиной старика,
дети. Ветви ломает медведь.
Вот у кого зубов и когтей!
Зверь пустынный, тяжелый. Его рука,
чтоб никому неповадно впредь,
насмерть накажет глумливых детей.
Можно, конечно, бежать, но пока
соберетесь, можно и не успеть.
Глинозём и камни. Святая земля.
На ней обитает святой народ.
Хищников здесь не счесть.
За версту слышен запах гнилья,
но Господь сказал: молоко и мёд
здесь текут. И всякий поймёт:
Бог сказал — так оно и есть.
Не видите мёда? Ждите, пока
он созреет в соцветьях сот,
но не смейтесь над лысиной старика,
ибо вас никто не спасёт.
Ребёнок в ладошках несет мотылька,
медведь в когтях ребенка несёт.
И не будет ни мёда, ни молока
на вершинах этих высот.
Лысый старец стоит на холме,
плащ учителя прижимает к груди.
Бог знает, что у него на уме.
Бог оставил его одного.
Стой на холме. Стой на своём. Тверди:
О, колесница Израиля, кони его!
О. колесница Израиля, кони его!
О, колесница Израиля, кони его!
ВОЗНЕСЕНИЕ.
Северные письма, начало ХХ века.
…Доколе облако не взяло Его из вида их
и не вернуло. А кто же отдаст, если возьмёт?
Он пребывает с нами, но их оставил одних
посреди земли, где течёт молоко и мёд.
Посреди времён, где с пророком спорит пророк
за верное вечное слово и лучший кусок,
где невинный отрок пускает струю в песок.
Внутри домов, где застит дверной проём
тучный римлянин со щитом и копьём,
где сестра говорит сестре: «Давай поиграем вдвоём!»
На земле, где пока светло, но скоро будет темно.
В душе, где между сердцем и разумом каменная стена.
«Где, смерть, твоё жало?» — Да вот же оно!
«Где, ад, победа твоя?» — А вот и она!
Что ж Ты стоишь и стучишь? Не тревожь мальца.
Он, руку в карман запустив, изучает свежий «Плейбой».
Дай ему прежде убить и похоронить отца,
а потом он, возможно, пойдёт за Тобой.
Мама, можно потрогать золотого тельца?
В пионерском лагере горнист протрубил отбой.
СВВ. КИРИЛЛ И МЕФОДИЙ.
Русский Север. Х1Х век.
На заоконном, иконном облаке
братья, Мефодий с Кириллом
по-славянски пишут и говорят.
Быть и нам в облачении, лике, облике,
да куда, как говорится, с рылом
в преподобный калачный ряд,
к этим, огненным, шестикрылым,
что над Божьим престолом парят.
Что калачный ряд, что кулачный бой
не годятся для нас с тобой.
Только осталось нам, что беречь
за зубами язык, за щекою речь,
Лечебный ментоловый холодок,
зелёный, младенческий леденец.
Под огромным камнем — узорный платок,
в платок завёрнут меч-кладенец.
Отдохни дружок, потерпи чуток:
Тут и сказке конец.
СОШЕСТВИЕ СВЯТОГО ДУХА.
Ярославские письма. ХV11 век.
Кто не видел огненных языков
над головами седых стариков,
Матери и юнца?
Кто не слышал речи небесной звук,
понятный всем, как движенье рук
или черты лица?
Словно шелест травы
или шум листвы
в лесу, в который входите вы,
ничего не боясь,
словно пенье Господних птиц,
закрывающих крыльями огнь зениц.
Между Царём и лежащими ниц
не прерывалась связь.
А вокруг сияет Иерусалим,
покорён и неодолим.
Храм стоит на горе.
Говорят рыбари. И, дивясь на улов
внятных, вечных, сияющих слов,
толпа шумит во дворе.
*
И сделался великий гул.
И языки огня спустились
на их главы. Господь взглянул
на верных слуг. Жизнь распрямилась.
И, как ручьи в один поток,
слились наречья. Весть благая
понятна, в каждый уголок
ума свободно проникая.
Охапка ароматных трав
и полевых цветов напомнит,
Кто обновит в тебе дух прав
и сердце чистотой наполнит.
Охапка ароматных трав.
Земля качнулась под стопою.
Как донести, не расплескав
вину свою перед Тобою?
СВ. ОНУФРИЙ.
Украина. 1873 год.
Теперь он — пустынник. Одежды дотла
истлели. Его борода бела,
лишь она прикрывает срам.
Он убирает её назад,
когда мочится по утрам.
Посреди пустыни — масличный сад,
обитель отшельников и цикад,
шумит листва, как собранье цитат.
Тропинка уводит к мирам,
где восставлен разрушенный храм,
где Деве ангелы говорят:
«Радуйся, Мариам!»
И Дева радуется, и лев
вместе с пустынником, очи воздев,
обращает молитву туда,
где престол златой
над землёй святой,
где вечной жизни вода
омывает небесные города
речкою извитой.
Там бесполые мёртвые дети бегут
целлулоидною толпой.
Потому что взрослых туда не берут,
вот разве найдется такой,
как этой пустынник, который льва
научил молиться, не путать слова
с рыком хищника, преклонять
колена, вывернув их вперёд.
Большая гривастая голова.
Смиренный зубастый рот.
К полудню расплавились облака,
небо треснуло от жары.
И, через трещину, Божья рука
к пасти льва и губам старика
подносит Святые Дары.
СВЯТЫЕ ПЕРВОВЕРХОВНЫЕ АПОСТОЛЫ
ПЁТР И ПАВЕЛ.
Невьянские письма. Х1Х век.
Два апостола, один со связкой ключей,
Второй с пачкой посланий, жаль, что в те времена —
Ни конвертов, ни марок почтовых. При свете свечей
Разуму внятны древние письмена.
Всему сострадает, всему сорадуется любовь,
Не гордится, не ищет выгод, да и к чему
Искать? Это знает младенец любой,
И потому райския двери отверсты ему.
И ребёнок идёт туда, где сияет свет,
Где расцветает сад, где хор звучит неземной.
Но сзади мать его обнимает: «Нет!
Не уходи, мой милый, останься со мной!»
СВ. ИГНАТИЙ БОГОНОСЕЦ.
Палех. Начало ХХ века.
Небо прейдёт и земля, но любовь
останется, это знает любой,
кто читал апостола Павла. Коринфянам. Номер главы
и стиха, для точности ссылки. Тигры и львы
идут по арене цирка, терзая людей, поющих хвалы Тому,
кто их научил: если есть любовь, то жизнь уже ни к чему.
Потому что в райских садах иные цветы цветут,
а земная жизнь кончается прямо тут,
на арене цирка, под крики толпы, сходящей с ума:
глядят во все глаза, в которых — вечная тьма,
кричат во всю глотку, но из впадины каждого рта
изрыгается вечная немота.
Бородатый старик говорит: поскорей
отдайте меня в лапы этих зверей,
пусть жерновами будут челюсти их,
пусть смелют меня в муку, из которой Хлеб Живых
будет выпечен, чистый хлеб пред ликом Творца,
вернее, ликом Христа, ибо нет иного лица
у Божества, и иного имени, чтобы спастися тем,
кого растерзали звери здесь, на потеху всем
Господним рабам, заполнившим Колизей,
кричащим, жующим, предающим друзей.
Ибо эти звери в раю будут добрее детей,
лишенные ярости, зубов и когтей,
рядом с ягнятами лягут на зелёном лугу,
а что будет потом — я рассказать не могу.
В белых одеждах несколько праведных дев
говорят друг дружке: гляди, именно этот лев
нас когда-то убил ! А может не этот, а тот?
и повинный лев, поднимется и подойдёт
к девам, и ляжет вытянувшись у ног.
И на это глядит с улыбкой предвечный Бог.
У Бога все живы, и девы, и тигры, и львы,
и хищные птицы, парящие средь надоблачной синевы.
БОРИС ХЕРСОНСКИЙ
на Середине мира
на Середине мира
Срастная Седмица
цикл стихотоврений.
О поэзии Бориса Херсонского
на середине мира
многоточие
город золотой
новое столетие
СПб
Москва
корни и ветви
