БУЛОШНАЯ НА РУСАКОВСКОЙ
ВЕСНА-ОСЕНЬ 1995Глаза помнят и то, что видеть не могут.За всё — слава Богу. Время садится на мель. Сокольники! Хлеб и хмель. Ветер в Сокольниках, с нег из Сокольников, Дуновенье ванили, корицы и хлеба. Здесь: победа без крестиков-ноликов, потому что свыше — победа. Победа — над тем, что есть. Есть то, что уничтожают. Люди дома и землю — не обожают. Доказательство: бесценные вещи здесь. Мировая война в пределах района выражается картой соседских строф. «До закона», и «вне закона»; первый — «ов», и последний — «офф». Дождик с фабрики — карамель; освятит передел земель. Если май — дата знакомства, дате не поверит потомство. 2 ОСЕНЬ 1996 — ЗИМА 1997Выход в светне совпадает с датой рожденья. Билет изъят до увержденья. С любовью зарифмовано одиночество. Хочется выплюнуть пунктик: выбор! Есть — имя. Есть: имя и отчество. Поэты — Божии рыбы. Красные стены и рыбий рай. Прости: в первый раз, и — прощай. 3Мы с мамой впервые остались на съёмной
квартиредома счастливого и усталого. Вкус Москвы — в бабаевском ветре зефире. Рай сокольничий — год без малого. Слезя и стеня. Шесть утра — полседьмого. Полнолуния ослеплённость Все — Святые. Душ — нечаянно много. Новолуния завершённость. Заживают раны, которых я не касалась. Храм земной — осязание Храма. Жало — от слова: жалость. СТРОФЫ О СВОБОДЕ В ПРЕДЕЛАХ СОКОЛЬНИКОВЯ свободу видела так:бежать поперёк Русаковской после ранней обедни. Колется во рту дыхания злак. Троллейбус до Маленковской. Последний. Я свободу видела так: не пугаться снов и людей, не считать себя в тягость другим. Где свободы идёт водолей, там военный курчавится дым над простором житейских морей. В девять утра булочная открывается. Сдобу с корицей, пожалуйста! 4 АВГУСТ 2001 ГОДАСердце — строфа падает — чистая!У души — фактура змеистая, как у плетёнки с маком. Не наесться мне одним злаком. Силуэт из туши среди фейерверка. Обвинение, а не мерка. Но единственность — достояние, безусловное оправдание. Бытие — наоборот. Искривлённый позвоночник покаяния. Железный борт, до свидания! Ходит ладья в житейском море легко, утешения — всегда мало. Подгоревшее молоко; Жалость — от слова жало. Смешан мёд с кровью страстей, кисловатым раствором опиума. Траур — оправа огней апокалиптического коллоквиума. 5 Любовь к себе и гордость — очень тесное соседство. Годы лет, чужая молодость, сваренное смятку детство. Но теперь, когда весы поднялись за гранью бытия, никто не скажет, что моя тень — ты, что твоя тень — я Потому что друг другу мы — инстранцы, потому что теперь не попрощаться. на середине мира гостиная кухня |