КИРИЛЛ АНКУДИНОВ
МАЙКОПСКИЙ ТРИПТИХ
Стихи разных лет.
Стихи разных лет.
МОЛЧАНЬЕ
Всю эту осень я молчал,
Таился, словно рысь лесная.
Меня сквозняк не замечал,
Как будто бы в упор не зная.
Я умалился, точно дым
В потоке солнечного света.
Меня могли б назвать своим
Обыкновенные предметы.
Вот так же молодой монах
Зовёт сырое время года:
Всё те же вожжи на возах,
Топор, разбитая колода.
Плывут закатные лучи,
Растут осенние растенья,
А он твердит: молчи, молчи,
Слова страшней, чем запустенье.
Пустая келья и тряпьё,
Листва, которая ветшает —
Привыкни — это всё твоё,
А всё иное — искушает.
Молчи. Не вздумай оставлять
Следов и слов неосторожных.
Повсюду сети. Но поймать
Тебя отныне невозможно.
И если правда, что душа
Подобна типу кислорода,
Живи, почти что не дыша,
Чтоб не истратилась свобода.
Избыточен любой ответ,
Одно другого не новее.
Твои слова — алмазный след,
И с каждым словом ты слабее.
1997.
БЕРЕГ
Отцу.
Летит огонь, но только где —
Поди, узнай —
По убегающей воде
К ночной звезде
В далёкий край.
Там проплывающей ладьи
Синеет ют,
Бегут весёлые ручьи
И соловьи
Везде поют.
Там почтальон к тебе домой
Тебе вослед.
Сверкает солнечной каймой
Его немой
Велосипед.
Он всем разносит по письму,
Как активист,
Но адресован не тому
Иль никому
Бумажный лист.
Там даже виден тусклый свод
По выходным,
Но взгляд туманится, плывёт —
Который год
Какой-то дым.
Тоните, дальние края,
В дыму любви,
Звучите, звуки соловья,
Вперёд, ладья,
Плыви, плыви.
1997.
НОЧНОЙ ЛИВЕНЬ
Наталье Черных.
Ночь. Приморский город. Фонари
Не горят во мгле у поворота.
Будет бить сегодня до зари
Этот дождь в незримые ворота.
Льёт вода, струится у оград,
В водосточных трубах громыхает.
Чёрный ангел в дикий виноград
Медленно и нехотя вплывает.
Что он сделал? Как сгорел дотла
Он, такой свободный и единый?
Что за предстоят ему дела
На мостах, на горных серпантинах?
Там, вдали, таможня и тюрьма,
Там, вдали, полночные квартиры
Вделаны в огромные дома
Как стаканы синего эфира.
Ветер лижет тонким языком
Впадины, обмётывает щели.
Движется по ветру страшный ком
Чёрной размотавшейся кудели.
Холодно ему в краю чужом,
Свет его просвечивает тонко.
Меж вторым и третьим этажом
Мечется сырая перепонка.
Ни звезды в пустыне ледяной,
Ни следа в проёмах балюстрады.
Ливень льёт. Вода стоит стеной
И орут летящие громады.
1997.
ПАДЕНИЕ ДОМА ЭШЕРА
Александру Кушнеру.
Темны просторы небосклона,
Но гладь воды освещена.
В расщелину так изумлённо
Глядит багровая луна.
Змеится трещина фронтона —
Распалась ветхая стена.
Зачем ты осознал впервые,
Что значит этот странный стыд?
Не буря валит вековые,
Не падает железный щит —
То рвётся среди тьмы Россия
И дерево дверей трещит.
Когда она открыла вежды
В гробу, в узилище, в плену,
Ты знал, но ты таил надежды
Не опознать свою страну.
Её кровавые одежды
Изобличат твою вину.
Ведь скрип замков — не звуки скрипки
И невозможно стон пропеть.
Кто захоронен по ошибке?
За кем забыли присмотреть?
Ты гибнешь, Ашер. В этой сшибке
Уже тебе не уцелеть.
1997
*
Александру Адельфинскому.
В Северном море спускается чёрная ночь,
В дальней Атлантике пусто и ноль отсчитало.
Радиоволны кругами расходятся прочь
Как бы вода амстердамского как бы канала.
Ах, Амстердам, полурей в полукружье пустом,
Чёрная птица на розовом фоне заката.
Там никому не обидно заснуть под мостом,
Там неопасная грязь, как халва, серовата.
Да и не спят под мостом, потому что не спят,
Спать не положено, ветер, открытые бары.
Там никогда не отчалит летучий фрегат,
Там ничего не услышат ночные радары.
Я не у кромки прибоя, должно быть, стою.
Чёрная бездна гордится своей глубиною.
Где ты, Европа, и что у тебя на краю —
Крест или камень, и что, чёрт возьми, подо мною?
1998.
ИЗГНАНИЕ ИЗ РАЯ
Дмитрию Быкову
.
Когда Адама прогнали вон,
Должно быть, чёрная ночь была.
Полюбовался, вздыхая, он
Небом, выгоревшим дотла.
От яблока оловянный вкус —
Как долго помнится вкус беды.
Пора собирать свой скарб, свой груз —
Прощайте, яблоневые сады.
— Служи, Адам, как Отец служил —
В поте лица, вытягиваясь из жил.
Врата разверсты, простор открыт,
А память — оглядывается туда,
В дни, где ещё не изведан стыд,
Куда как правильней — без стыда,
Чтоб мир не слоился на свет и мрак,
Чтоб яблоки на ветвях — целей.
А все запреты — не боле как
Закон заслуженных дембелей.
— Служи, братан, как дембель служил,
А дембель на службе неплохо жил.
Терпи, казак, выгребай, урод,
Когда-то выслужишь что-нибудь.
Всё цену имеет, даже тот
Воздух, который втекает в грудь,
Даже те бесплотные облака,
Даже самый махонький колосок,
Даже эта свинцовая река,
Воды стремящая на восток.
— В поте лица, вытягиваясь из жил,
Служи, сынок, как отец служил.
Ты вскоре научишься выживать,
А выживанье — разврат и грех.
Ты вскоре научишься выжигать
Чужое, чтоб быть не хуже (не лучше) всех.
Ты станешь думать лишь об одном —
О теле родном, здоровом или больном.
И так отрезвеешь к тридцати,
Что будешь, парень, бревно бревном.
— Прости, Адам. Вытягиваясь из жил,
Служи, Адам, для того, чтоб твой сын служил.
Но только не думай, что не взойдёт
Солнце, что не вернётся свет.
Ведь кто-то же требует, кто-то ждёт —
Молодец — твердит — наконец-то попрал запрет —
Когда-то же надо, отбросив лень,
Хоть с опозданьем, но всё ж начать.
Завтра твой первый будний день
Поставит сургучную печать.
А отслужишь — скажут, что отслужил,
Что голову, мол, не зазря сложил…
Ведь Он так хотел, чтобы ты служил,
Чтоб голову не зазря сложил.
2001.
САЛАМАНДРА
Ю. М.
Как будто чей-то голос звал,
Какой-то голос звал меня.
Я саламандру увидал,
Она металась средь огня.
А я — стоял пыланья вне
И руку в пламень протянул,
И пламень тот почти что не
Обжёг, почти что не лизнул.
Но голос вспыхнул и погас,
Как будто искра на ветру:
— Меня сгубил ты, а не спас,
Мне душно, я сейчас умру.
Всё туже смертная броня
И воздух плавится в груди.
Верни в огонь, верни меня
И сам в огонь за мной иди.
Я снова руку протянул
Руке несчастной на беду:
— Вернул в огонь тебя, вернул,
Но за тобою не пойду.
Как хорошо, что пуст проём,
Как хорошо, что рвётся нить,
Как хорошо, что не вдвоём
Судьбой назначено нам жить.
Как хорошо, что кончен риск:
И я живу, и ты живи.
И не родится василиск
От нашей гибельной любви.
2001.
МАЙКОПСКИЙ ТРИПТИХ
1.
1829 год. Кавказ.
Делу предавшись солдатскому,
Старый подчасок угрюм.
Завтра весёлому штатскому
Путь предстоит в Эрзерум.
В штабе полковника Миллера
Ужин походный накрыт.
Спорит поручик про Шиллера.
Гость на него не глядит.
Там, за ущельями, проблески,
Громы — и вновь тишина.
Орку пригрезились доблести,
Снится тфокотлю жена…
…Сборы свершатся поспешные,
Длительным станет исход.
Мальчик средь жара кромешного
В сердце пучины умрёт.
Он не узнает про Байрона.
Будет он видеть одно:
Солнце, спокойствие, край рядна.
Сыплется, льётся зерно.
2.
31 октября 1910 года. Майкоп.
Снова на севере взвоют вьюги —
Им до Кавказа идти нескоро.
Маленький город стоит на юге.
Поезд везёт в себе визитёра.
Он через месяц поймёт: всё то же —
Те же дороги и те же споры,
Те же иллюзии, те же рожи…
Может быть разве что только горы…
В городе пенится слухов гейзер —
Встретил провизор телеграфиста.
— Слышали новость? — Я знаю, Лейзер…
Тоже мне, дедушка-Монтекристо…
Вот и повод призвать к ответу.
Снова не в пользу власти дебет.
— Нет, вы не слышали… По секрету…
Знаете, Юрий, куда он едет?…
…Там, за аптекой, за старым валом,
По-над рекою, поверх предгорий
Ширится чёрное покрывало,
Перекрывая стальные зори.
Пляшут станицы, молчат аулы,
Вбок беспокойно глядит Европа.
Поезд надолго застрял у Тулы.
Нет, не узрит пассажир Майкопа.
3.
Март 2006 года. Майкоп.
Ветер с гор несёт цикламенный запах.
Тихий парк раскинулся над рекою.
Много старцев в чёрных плащах и шляпах —
Променад просветителей на покое.
Присягнув истмату и диамату,
Все они добились надёжной славы,
Но, подобно ветхому диаманту,
Износились и выпали из оправы.
Расшатались крепи былой науки.
Как турецкий хлеб, искрошилось слово.
Рассекают на «мерсах» шальные внуки,
Позабыв про Пушкина и Толстого.
На фасадах пятна и осыпанье,
Проржавела трепетная ограда.
Ах, как сладко долгое засыпенье.
Будем спать, и снов никаких не надо.
2006.
ТРОПИНКА
Эта тропинка тихо следует мимо дома,
Тянется, где пустырник возле стены растёт,
Медленно огибает ржавые пятна лома
И, покружив по полю, нам обещает вход.
Но почему цикады в роще стрекочут тише,
Ветер слабее, птицы будто поют не в лад?
Встань в переливах света и пожелай услышать,
Как из темниц рядовки вслед за тобой глядят.
Так далеко уводит трепетная морзянка.
Вспыхнет и отовьётся воздуха злая грань.
Рядом с лесным шалфеем вырастет наперстянка.
Станет лилово-синей розовая герань.
То не герань мерцает - то цепенеет яма —
Омуты, водокруты, жёлтые огоньки.
Мы тебя не меняли. Мы направлялись прямо.
Ты привела, тропинка, к устью большой реки.
2006.
