ВИДЫ НА ЖИТЕЛЬСТВО

стихи 1996 — 1997

Москва, "Арго-риск", 1997.

Ужасна, но восхитительна тайна дневного сна. Смех застывает на губах, искрится инеем, если на духов день, когда вокруг одни лишь травы да невиданные насекомые, заглянуть в старый колодец. Неразумен смех на старческим сном нечувственным, похожим на обжигающий родник, в котором как родинки на правой руке видны все речные мелочи. Признаки предметов меняются, в этой перемене таится испуганное дитя. Оно выходит слегка покачиваясь, прозрачный медвежонок, лишённое болезненных примет, но невозможно глазастое и настоящее. Нельзя запомнить его лица, одежды, походки. Возможно только ощутить его присутствие. Оно огромно и тревожно. Хочется сжаться, распластаться, рассеяться, дабы оставить для него всё пространство. По сердцу ходят игривые волны, отражающие детские шаги. Глаза же тонут в ослепительном свете. Свет пронизывает все возможные образы. Он охватывает весь мир, который, словно на державе игрушечного короля, пестрит множеством городов и предместий, селений, стад, водоёмов, гор, лесов, снегов, песков, морей, островов. И нет радости выше, чем перечисление вдруг обозначившихся в памяти проявлений хрустального видения.

Весеннее небо, отражённое в дрожащем зеркале, звучало как Саймон и Гарфанкл. Ветви нечаянно вздрогнули, ощутив себя проводниками натянутыми в безвыходной глубине. Как обозначить их? Не путем ли зеркала, нацеленного в небо? Все скоропостижные истраченные человеческие отношения слились в неосязаемый слуховым нервом гул — в звук тишины. Тишина глядела с портрета Агаты Кристи, беленькая, легкая, высохшая. Около часу дня больница нечаянно опустела — больные, влекомые подспудным насекомым чувством, выползли на солнце, к весенним давочкам. В этом усматриваю незыблемый порядок вещей. И тем не менее. И все-таки. Ожидание сквозило во всем и вся. В мелькающих пенно-белых халатах и коротких фразах. О Господи, не Тебя ли ожидал этот весенний раскаленный мир, не Твоего ли направляющего голоса? Когда все случайные машкерадные одноразовые пронзительные беспомощные самодовольные Любови рухнут и закружатся в одном неосязаемом звуковым нервом гуле — в звуке тишины.

и спешит древесная труба к трубе древесной

им слушателям тесно

углов косые звуки поперечно

Аквариум молодых радиоинженеров Саймона и Гарфанкла. От песка и моря осталось — смотреть на пламень газовой горелки. Если вокруг снова твой город в изъянах и выщерблинах первого снега. И даже хорошо, что вокруг так много пестрых лоточков и палаток, стеклянных, оловянных, деревянных. И даже хорошо, что можно час за часом бродить по Детскому Миру, примерять, сомневаться, желать купить и все-таки не купить. Бесценные крупицы хотений в воздухе не растворяются. И вещью стать не хотят. Они похожи на поцелуи. Ужас перед расстоянием, которое отделяет прошлое-сейчас от момента, когда ощутила это расстояние. Так обнаруживаю, что жива. А позади одни морские узлы. И ни единого воспоминания нет в душе моей. Только какой-то подросток, топнув ногой, громко подумал: я ведь только увидеть хотел. Снег продолжает идти, земля и небо источают снег. Сквозь снег проступают признаки городского ландшафта: стены, детали архитектуры. Людей нет. Люди как рождественские звезды. А снег все идет и мне не страшно.

лес за стены

ниспосланных Ангелом молний

на подносе из старинного серебра

с птичьего полета;

просящей подаяние,

из нечаянных щелей;

брошенный в печальные воды мечты

о большом проливе;

основание нашего путешествия?

заклинание кларнета,

гудок парохода...

С одной стороны — звери, с другой стороны — катящиеся камни. С одной стороны — дом восходящего солнца, с другой — Ангел. Жизнь зверей и жизнь камней. Если представить, что все лучшее — музыка, то это, несомненно, тоже. Дождь утра. Люди, обозреваемая часть человечества, стремятся к теплым местам. К тому же черный цвет жутко моден в этом сезоне. В ноябре месяце. Очень четко просматриваются огни, наполняющие всеобщий вечер. Исчерна-фиолетовый. Хватающая за сердце расслабленность совпадает с какой-то мелодией, сейчас вспомню, какой. Ночь, я у нее на заднем сидении. Укачало. Подвезли за спасибо — до самой Пролетарской, а теперь — хоть в Кузьминки, хоть в Теплый Стан. Главное — до метро подвезли. А деревни, переставшие быть деревнями, выскакивали вдруг то с одной, то с другой стороны дороги, испуганно вглядываясь в лобовое стекло непогасшими огнями. А лес уже невозвратно почернел на фоне еще такого светлого неба.

Послесловие автора к "ВИДАМ НА ЖИТЕЛЬСТВО" — 2006 год. Тираж как и "ПРИЮТА" — 100 экземпляров. Это второй и более смелый мой опыт самиздата в условиях типографского дела (ризографа). Письмо более выразительное, но и монотонное. Писала почти без знаков препинания, без буквы ё. Хотя в изданиях кое-где встречаются буквы ё и знаки препинания в середине строки. Так создалось впечатление дремучее, наивное и безграмотное. Не думаю, что делалось это нарочно. Скорее как выработкая своего письма, для которого просторечия важны не менее, чем изысканная метафора. Если сравнить с "Репейником" Воденникова, письмо в "ВИДАХ" более наивное и радикальное. Если сравнить с "Приютом", больше нарратива, больше характеров и меньше фантазийного. Книга полифонична. Одна линия — нерифмованные притчи, вторая — стихотворения в прозе. Третья — "Стратфорд". И четвёртая — "Альбомы для Роберта Фриппа" ("Язычки жаворонков"). "ВИДЫ" несут следы идей экзистенциализма, но через работы и рассказы Андрея Синявского (к тому времени был прочитан недавно вышедший "Иван-дурак"). С творчеством Синявского знакома давно, с 1988 года. Недостаток книги — нет связи между дремучим письмом и письмом, напоминающим футуристов (Гуро и Хлебникова, которые тогда считались мною лучшими поэтами). Это создаёт впечатление неопределённости, неустойчивости стиля. Вкус к изящной эклектие ещё не выработался.