ЦЕРКОВНОЕ ПОДВОРЬЕ
1.
О радости.
Две деревянные полустворки
кажутся размером с небеса.
В преддверии,
в притворе —
навсегда.
Дар свыше,
радость —
не для многих,
но я причастна радости великой,
и в сердце сохраню её залог.
2.
Подворье крупным планом.
Не завладеть,
не победить,
но можно посетить
места
в которых время
лечится.
Ему врастили стержень,
пусть из металла,
но надежда есть,
что перелом срастётся.
Итак,
я среди досок, выкрашенных ярко,
в зелёный цвет, в такой зелёный цвет,
в обожаемом захолустье,
лишь несколько ступеней и шагов —
и нитка выскочит.
Преддверие, притвор,
и далее — до полости в кости.
Здесь множество цветов:
двудомная крапива,
вся в золушкиных юных кружевах,
седая лебеда,
ромашка мелкая, сухой цикорий нежный.
Рассыпан луг
и город погружается в забвенье.
Здесь множество деревьев:
вязы, ясени и клёны,
липы и рябины,
здесь сестринские руки
двух лиственниц душистых,
и аромат их ладанный таков,
что я впадаю в детство.
3.
Голос женский.
Порой
так хочется
достать из-под парика Офелии
необычайно мягкий детский волос.
О, я с восторгом отказалась бы
ото всего изящества земного,
внутри и вне себя,
чтобы летать;
я стала бы как дети.
Младенцы знают Божию прохладу,
не знают войн и ненависти,
противоречий и блестящих песен,
не слышат об убийствах века,
не мучатся страстями,
не понимают, когда их покидают родные,
дети плачут с улыбками на лице.
Из жизнь лежит в руках их,
как песок, игрушка,
они держат дар жизни
и удивляются ей.
Их жизнь в руках их дремлет умной кошкой.
Они живут без расписанья,
не строят планов,
молятся так славно,
что Ангелы не покидают их,
и любят.
Как любят дети. С божьей полнотой.
4.
Полдень.
Мне в полдень на подворье так заметно,
как время скоро меркнет и стареет,
как, заснув, увлекается в пропасть,
думая, что участвует в завораживающей игре,
и все, кто с ним.
Так вышло, что я чужая времени.
За что свои меня не замечают;
винить я не умела никогда,
но я чужая времени.
Лишь здесь особый аромат и цвет,
пространства формы мне напоминают,
что я жила когда-то лучше и полней.
Сейчас мне страшно.
Латы беззащитности
и Божья сила.
Страшно пережить
своё уничтоженье.
Да, меня как нет,
но я уже в каком-то дивном детстве,
а здесь пока остались боль и смерть.
В ограде все мои любимые жилища,
пустынные песчаники Подмосковья,
Электроугли и Электростали,
а за оградой -
вот хотя бы вор.
Он зла мне не желал,
но так случилось.
5.
Портрет женский.
Она не смотрит прямо в лицо собеседнику,
а всё под ноги или в сторону,
потому что знает, насколько тяжёлый и колючий у неё взор;
глаза молодой рыжеватой бомжихи
в окне санпропускника ночлежки.
Трость в колесе,
старушечья клюка,
несётся, металлически легка.
Живая тень, ходящая вокруг.
И я была, и жила, мой друг.
Теперь я точно палка в колесе,
вся в перьях, в постном масле и овсе,
ещё в тени древесной я страшна
как детский рёв, наивна и смешна,
взлетаю, и покровы облаков
преображают бег моих веков.
Здесь хорошо. Церковное подворье —
нам всем клюка при выходе на жизненное взгорье.
6.
Мужской портрет первый.
Заросшее лицо и странный взгляд
не только о породе говорят.
Он закивал лохматой головой
на мой привет, лишь на приветик мой,
на семь рублей монетами, и в путь,
и не было меня, а кто-нибудь.
Портрет второй.
Такой чужой, такой большой чудак —
он денег не даёт, а просто так;
и что ему на подлости ответить?
Осталось описать и взвесить.
Он помнит номер свой, забудет имя;
а я играю у него не в тему,
и буду бит прошеньями моими.
Сломав меня, убьёт свою систему.
Народ безмолвствует, чудак. Такая малость!
Не знаю я, что вдруг с тобою сталось.
Довольно договоров и условий;
прощай, капуста маленьких сословий.
Заключение: у ограды.
Бела ограда и крылато сердце,
здесь, кажется и рифма не нужна.
Нет, не о совести пою и не о людях; ты о чём?
И не о той, что в рифму за плечом,
а свыше и о музыке, да-да.
Твердь не земля и воздух, но тверда.
битломания
станция
гостиная
кухня
на середине мира
новое столетие
город золотой
корни и ветви
