ДНЕВНИК

НОЯБРЬ 2007

И всё же мир велколепен. Роскошь нашей осени как выражение полноты земного великолепия. Мне думается, в раю будут такие переживания, которые мы просто представмть не можем. И если объяснять райское состояние теперь, то это будет бесконечное и прекрасное движение и вкус. Так, чуть-чуть, у каждого — свой.

*
Как мне видится андеграунд середины первого десятилетия 21 века. Мне думается, у него есть особенность: жёсткий эскапизм, может быть, даже более жёсткий, чем при выраженом тоталитарном строе. Эскапизм — последовательное несогласие с комсомольской массой пишушщего народа, хотя прии несогласии некоторые контакты могут и сохранятся. И даже наверняка. Но вот само существование в тусовке, законы тусовки для эскаписта лишнее. Почему так вышло: тенденция. И забвение традиции. Талант признаётся за тем, кто тусуется. Известность же у всех примерно одинаковая, будь то Степанова или Гатина, Нугатов или Сваровский. Я бы могла пойти дальше и сказать, что тот сравнительно высокий уровень, который представлен тусовками и жураналами (хотя бы «Воздухом») не собственно литература, это нечто, что может стать литературой в данный конкретный временной отрезок, без скидок на время. То есть, в журналах и сейчас больше воды, а молока и вовсе нет. К тому же поэзия по сути своей эскапистка. Она стремится за пределы литературы, и ничего с этим не поделать. А большинство имён, сравнительно одинаково талантливых (повторяю, живём в Китае), только попытка создать литературу.

*
Снова о Гамлете. Для любой Шекспировской пьесы важно увидеть космос целиком, то есть, космос данной пьесы. В Гамлете в центре космоса оказывается берсерк, как в героической саге (Дания). И действия Гамлета завершаются так, как могут завершиться действия берсерка. Гамлет в безумии от ярости и мести совершает сначала оскорбление величества (конунга). Затем совершает убийство (Полония), карает Розенкранца и Гильдестерна, будучи сам подвергнут опасности, и, наконец, убивает короля и самозванца (Лаэрта). Гамлет как берсерк — эта мысль хорошо объясняет и сакральную для космоса Гамлета фразу: Я Гамлет Датчанин (то есть, король). Трагедия ведь называется так: Трагедия о Гамлете, принце Датском. Принц не мог с такой уверенностью назвать себя Датчанином, так мог назвать себя только властелин.

*
О «Короле Лире». Скупая повесть Гальфрида Монтутского, к тому же включёная в общий реестр британских хроник, мало выразительна, но поражает и неотвратима. «Король Лир» — традегия, раскрывающая истинное положение добра в мире зла. Лир создаёт мир зла, в котором добро (Кент, Эдгар, Кордейла) не удерживаются. Добро изначально слабо в созданном человеком мире, и потому любые попытки приобщения к добру заранее обречены на поражение. Добро находится за чертой общества, состоящего из Эдмунда, Глостера, Олбани, Корнуолла, Реганы и Гонерильи. И сам Лир, как создатель мира зла, вполне ощущает на себе работу этого мира, мира подмен и обмана. Но Лир отказывается от этого мира, он проклинает его, как сначала проклял Кордейлу и Кента, а затем Регану и Гонерилью. Место Лира занимает Эдмунд, но и тот, в конце драмы, отказывается от своих действий и желает спасти Кордейлу, но уже поздно. Таков мир зла: его создателям и насельникам в нём душно. Регана и Гонерилья мертвы, Эдмунд убит. А в задушенной Кордейле, как свидетельствует Лир, остаётся блик жизни.

Снова о Джеймсе Дугласе Моррисоне (1943 — 1971). Его стихам сильно не повезло: ни в Америке, ни у нас. Адекватной оценки нет. Одна сторона ругает его sex-символом, другая делает из него шамана bit-generation, а то и к хиппи причисляют. Мне думается, всё названное второстепенно. Оригинальная музыка The Doors возникла в то время, когда играли в консервные банки (Steppenwolf). Моррисона можно назвать проклятым поэтом Америки, и не сомневаюсь, что это в голову много кому приходило, но на поверхность это мнение не вышло и дотупным не стало. Моррисон ведь очень традиционен. В его стихах, как бы наивных, самородных, филолог найдёт следы знакомства с Паундом, Элиотом, Эдгаром По, Блейком и Олдосом Хаксли (цитатой из которого и названа команда). Моррисон — совершенная противоположность Пресли, тот в аду выл, должно быть, когда Джим прыгал по сцене, выкрикивая вдохновеные строки. Грязная, трагичная, вынужденная судьба, совершенно чуждая блеска. Судьба безумца на сцене, или гельта. Морисон велик и в своей нелепости, как Эдгар По. Но в Париже его коснулось некое светлое крыло.

Никак не могу решиться повесить на странице переведённую лет семь назад записную книжку ДМ, там очнь много интересного. А так же закончить перевод «An American praer». И что сказать? Прошу сочувствия.

При воспоминания о древней поэзии, о настоящей поэзии мне как бы слышится дуновение ветра и великий грохот, и комья земли, парящие как птицы. Как будто из ада выходит всё воинство Кухулина, вняв молитвам Святого Патрика.

К началу биеннале как бы сама собою открылась автоцитата:

.
Вопрос о творчестве останется открытым
до самого конца. Покуда человек
венец творения, ему и духи свиты
предложат свой неукротимый бег.

.
Проблемы тонкой грустная открытость
для тех, кто сам собою удручён,
уж не венец, но даже и не витязь,
а только сам себе ужасный сон.

.
Как мне, неоднократно умиравшей,
и не умершей на всю жизнь свою,
обобранной компанией вчерашней,
считать усталых гениев в раю?

.
Как мне, довольно коротко знакомой
с безумною повадкой мастерских,
писать эклогу для героев сонных,
сатирах, вдохновению чужих?

.
Не воин я. И не затем так резко
веду границу между тем и тем.
Шлифуя рамы, чёрная стамеска
врывается в чертог хрустальных тем.

.
И можно указать, с какой подачи,
до моего рожденья, начались
все эти споры, мненья, ложь и дачи.
Да что поделать? Так ведётся жизнь.

.
Я знаю, как огонь, и хлеб, и воду
и вижу, как я вижу тьму и свет,
и утверждаю творчества природу.
На то имею право. Я — поэт.

.
Поэтому когда при мне мастито
чужих имён вещают институт,
или названий золотят корыто,
я выхожу на несколько минут.


Одна из черт нового сознания (в том числе и поэтического) — убогая наивность. Как и все качества, наивность антиномична. Бывает либо признаком неведения, либо признаком недостатка ума. Если с первым толкованием можно примириться (ведение не обзательно), то со вторым, увы, ничего не поделать. Но современное сознание неантиномично. Культура зомби, культура зомби, культура зомби... лоботомия.

Факт из прошлой жизни. Новосибирского музыканта Турбину в середине восьмидесятых вызывали в комитет. После того, как прошло время обработки, задали вопрос: ну, и чем ты занимаешься? Турбина ответил: музыкой. А вы, добавил, занимаетесь некрофилией. Члены комитета впали в глубокое недоумение: чем, чем? Некрофилия, как известно, любовь к трупам.

Как связать всё названное с биеннале, на которое меня не приглашали? Конечно, оттенок того, что не пригласили, и злобствую — есть, а то. Магомет и гора. Интересно как исследователю, но сомневаюсь, что конструктивно. Да и вход по пригласительным.

19 октября — день Пушкинский, лицейский. Хочется думать о друзьях, дружбе и великой силе взаимопонимания. Всего этого в современной литературной жизни явно недостаёт, так что и Пушкин — Пушкин издалека, и поэзия — поэзия издалека, и имена — имена издалека. Поздравляю всех, кто смог удержаться в сетях доброй дружбы, особенно поэтов. Большое число лет.

Странные люди вокруг, и ты тоже странный, ты чужой этим людям, как и улицам этим. Тема из ДДМ, «Странные люди». Сознание изгоя — что оно есть? Как чувствует себя аутсайдер в кругу обычных людей? Когда-то и христиане были аутсайдерами. Но их отделение от остального общества было социально оправдано: христианская община сохраняла всё лучшее, что было в тогдашней нравственности и культуре. Теперь же, несмотря на лозунги и политику, всякий не то что христианин, а просто мыслящий и чуткий человек оказывается почти аутсайдером. За чертой какой-то новой жизни, которой и названия пока нет. Особенно в России. И такая ситуация возникает в условиях поливалентной конъюктуры, когда всякий метит в маргиналы и неофициалы. В конце восьмидесятых было слово нефоры — неформалы. Зато теперь есть слово отстой. Оно обозначает как полное неприятие, так и отверженность. В этой дисемантичности проявился весь характер нового времени: я помню, было небо, я не помню, где. Уничтожь мои подписи под справкой о воскресении, опротестуй мои чеки и заключи меня в каталажку, я всё равно найду друзей, даже там. И не важен уже криминальный мир, как и банка чинариков в каком-то 91 продаваемая за три рубля. Память есть нечто большее, чем принято думать о ней. Это платформа.

Небольшой отзыв на презентацию нового «Воздуха» и размышления о разговорах. По сути всё свелось к разговорам о разговорах. Выступающие Платонов и Прокофьев принципиально отказались от каких-либо критериев, что показало слабость их собственной позиции. Спроси, например, Платонова, что за поэт Наталия Черных, он ведь наверняка не знает. Так что не просто разговоры о разговорах, а разговоры с довольно сильным недостатком информации. Те, кто обладает достаточным количеством информации (как количественно, так и качественно), наоборот, молчали. Потому что все в одной лодке. По сути почти ничего сказано не было, и мало кто понял (те же седобородые выступающие), о чём шла речь. Речь-то шла не о поэтах, а о поэтическом журнале. Так что тему разговора чувствовал один Кузмин, да и было бы странно, если бы он её не чувствовал. В целом поведение сообщества напоминало поведение замкнутого мирка с очень жёсткой структурой и с ограниченными способностями. Реакция возникала на на мысли, а на слова. Например, на слово иерархия. Мысль понята не была, отвечали на слово, что, впрочем, моветон для ценителей поэзии. Или такой факт: Морев говорил пятнадцать минут, чтобы кое-как зафиксировать одну только фразу: мол, в мыслях поэта Воденникова есть нечто близкое и мне, хотя я не вовсе с ним согласен. Мне кажется, должны прежде всего измениться нормы поведения сообщества, а уж потом, когда установится контакт, сформируется среда, можно говорить об изящном. Много от совестких времён, от партийных собраний. Проявляются эти пережитки (ату их, ату иерархию) только у старших.

О фразе «поэт Воденников». Это либо новая идиома, либо литературный жупел нового времени. Мои впечатления от стихов, да и от личности ДВ несколько другие. Учитывая, что я помню его со времён Лиги Литераторов, 1995.

Культура, а особенно словесная, центростремительна. Бесполезно пытаться направить её бег в другую сторону, то есть, сделать центробежной. Культура, а особенно словесная, антидемократка. И «Воздух» только подчёркивает жёсткое начало в ней. К слову о либеральном фашизме и фашизме либералов.

Нынешний снег иначе как великим не назовёшь. Народная примета гласит, что если на Покров выпадает снег, то год будет урожайным и исполненным всех благ земных. Только что-то мало я замечаю в людях нынче радости благам земным, всё как-то неудачно. Но снег великолепен, действительно праздничный снег. Праздничным было и яркое небо накануне снегопада. Такой снегопад как теперь подразумевает сидение в низком доме (желательно деревянном), с земляным полом, покрытым хвоей, у очага. На улицу выходят только по нужде. Город не выдерживает такого напора. И многие вещи обессмысливаются. А вот простая жизнь (скажем, охота) приобретают, наоборот, острый смысл.

В Успенском соборе Кремля находится небольшая, вырезанная из дерева, старинная икона — образ пресвятой Богородицы Влахернитиссы. При нём даже находится письмо, в котором некий греческий архиерей сообщает, что это та самая Влахернитисса, которая спасла Константинополь от турок. Может быть, это и копия. Не важно. Перед любым образом Богородицы можно молиться о заступлении от зла.

Не хватает мирных и устойчивых мыслей, почти деревенских, всё городские. Общественный транспорт. В холодное время года хорошо бы взять молитву в дом души, как некогда брали барашков и телят. Чтобы весной окрепшая скотинка могла красоваться силой. Рождество приближается неотвратимо, а с ним и свойственная ему великолепная печаль. Я бы сказала, что теперь год идёт в минорной тональности.

О том, что же такое на взгляд поэта концепт. Понятно, что не мне создавать новое определение концепта, но какое-то мнение по поводу того, что же такое концепт, у меня сложилось. Концепт — понятие скорее частное, так что к какому-либо явлению в целом его применить нельзя (например, к эссе, повести или стихотворению). Тем более, если явление значительное: роман или поэма. Концепт не существует сам по себе, он не может быть соотнесён с тем, что было до него, то есть к явлению, ещё не подвергнутому анализу. Концепт возникает только в результате анализа. Явление (та же поэма) существует и сама по себе, вне анализа, сделанного данным конкретным человеком, в данных обстоятельствах и с заданной целью. Возникает мысль о частности понятия концепта. То есть, мысль о частном, а не общем значении концепции. Например, о концепции поэмы или романа говорить нельзя. Тем более нельзя сравнивать концепции одного и другого произведения, так заведомо они будут разные и неравнозначные. Какой чай у Гончарова со Шпильгагеным? Одно время, один посыл. Но что сравнивать? Однако концепт фиксирует мелкие характерные признаки, и так возникает пресловутая концептуальность, а затем и концептуализм. Это те сферы словесной работы, где дна искать не нужно, оно вот, рядом, лягушатник. Остаётся только уныло думать о бесконечном разнообразии. Никогда не понимала. Радости творчества концептуализм не приносит, но вот на выходе из него порой возникают высокие произведения. Так что для меня дело обстоит так: когда появился Летов, умер Пригов. И да простят меня поклонники покойного.

О двух видах сентиментальности (sens & mens, чувство и мысли) и о двух видах частности в искусстве последних лет.

Собственно в сентиментальности, то есть, в мысли, оживлённой чувственным восприятием, нет ничего противречащего идее искусства, наоборот. Всё искусство сентиментально, но в том случае, если речь идёт о первом виде сентиментальности. Мысль выражается в слове, материализуется в звуках и красках. В настоящей сентиментальности нет ничего слащавого, наоборот, в ней много того, что можно сравнить (отдалённо) с милосердием или утешением. Нет предмета, есть изображение его или памятка о нём (вещь). Можно сказать, что первый вид (или настоящая сентиментальность) есть останки выского и огромного чувства. Каирн или городище великого явления. Настоящая сентиментальность пробуждает в человеке добрую память. Это очень важно для высветления лучших сторон души.

Другой род сентиментальности я заметила впервые где-то в середине девяностых, сначала в частных разговорах, а уж затем в текстах. Этот род сентиментальности собственно сентименальностью не является, так как отношения ни к чувству, ни к уму не имеет. Он похож скорее на плохой учебник по психологии. Это нечто, заменитель, синтетической природы, имеющее ячеистую структуру, а по сути — бесконечное самооправдание и самовосхваление, основанное на жалости к себе (без видимых причин). Для души состояние очень вредное. В целом этот вид нельзя назвать даже чувством, это скорее отношение к жизни, это позиция. Позиция небольшого дара, патентованной бездарности, клерка от искусства. Ничего большого и нового люди с таким отношением к жизни создать не могут. И нужна настоящая, а не придуманная драма, чтобы на основе этих ячеек сложилось нечто, что в будущем может стать большим искусством.

Мне вспоминается отличный фильм Паркера с Робертом де Ниро, «Сердце Ангела». Роман, по которому он поставлен, у нас переведён отвратно. Я читала его, замерзая на лотке возле метро Аэропорт (торговала книгами). Мою идею (герой — зомби, осознавший себя зомби) «Сердце Ангела» иллюстирует отлично.

Ни о каком чувстве при данном отношении к жизни быть не может. Это заменители чувств, и я лично сомневаюсь, что такого рода человек вообще что-то ощущает (в искусстве). Как правило эти зомби пишут картины, романы, стихи и работают в коммерческих структурах (компьютеры, сетевой маркетинг). Или занимают приличные должности в госструктурах. Они (как некая новая биологическая разновидность) весьма индукивны, так что их опасные токи, для того, чтобы скрыть от самого себя собственую несостоятельность в искусстве или каком-либо другом роде занятий (наука, дизайн и др), а часто и просто вопиющий недостаток вкуса, БРЕДОВОСТЬ, словесно выражаются как антисентиментальность. Стиль их «писаний» — слащав и отвратно физиологичен. Это прыщавые тексты и мясные картины. Однако в этих текстах (фильмах, картинах, инсталляциях) часто проводится тема необходимости жёсткой организации и дисциплины. Названные темы соседствуют с мотивами похотливой невинности и невинного порока, то есть, вместо поэтического «я» возникает стиральная машина. Так что, читатели, будьте осторожны: вас обманывают и хотят получить ваше согласие на продажу души. Шутка, но мрачная. Произведения как ловушки. Это своего рода бесенята, вампирчики (всё мелкое) от искусства. Эти произведения представляют интерес от противного. То есть, как то, что тормозило развитие языка, науки и искусства. Относительно полной нечувствительности я, конечно, утрирую: они создания из крови и плоти. Как любой зомби. Дивизия зомби, культура зомби. Им сопутствует некая малопривлекательная сила. Есть упоение в бою...

О двух видах частности. Угадали, позитивная и негативная. Но сначала о поведении негатива в искусстве вообще. И о негативе. Под позитивом понимаю всё, что даёт развитие языку: позволяет ему дышать и приобретать новые формы. Негатив тормозит. Он пожирает сам себя. Здесь можно перейти в другую область, отключиться от разговора об искусстве и подумать о грехе и добродетели. Не в светском смысле, а с живинкой. Грех напоминает помойку: её собирают, потом вывозят и сжигают на полях фильтрации. В скобках: где теперь строят новые луждома. Грех уничтожает сам себя. О грешащем можно сказать: надкусит яблоко и тут же бросает. Добродетель не имеет яркого выражения, она просто есть, она свойственна человеку как часть тела. В отличие от греха, всегда иноприродного (острая привлекательность новости).

Так вот, о частностях. Первый род есть плод опыта. Это та самая метафизическая вещность, которая одна только может сохранить следы чуда на земле, следы будущей жизни. Это высокая частность. Другой род частности даже низким назвать нельзя. Это полное падение разума, это безумие, это ничего более разговоров о самом себе и о том небольшом круге, где тебя принимают. Вопросы, нужды и мнения, существующие за пределом круга, как будто не существуют. Такой человек (полностью поглощённый собой) считает всех окружающих ровней себе, но отнюдь не потому, что он благодушен. А потому, что он уверен в своей гениальности. И когда возникает нечто, наступающее на пятки, возникает реакция отторжения, страха и агрессии. Способностью ясно и чётко мыслить эти создания не отличаются.

Но хватит о грустном. Снежные облака на закате похожи на небесные горы. Они восхитительны. Приближается Покров.

Реплика на изложение о «Гамлете» в «Диалоге». Мне думается, «Гамлет» основан на древних легендах. Указанное Шекспиром время: Х век — сразу же настраивает читателя на определённый лад. Путь Гамлета — путь воина и потом вождя. Нравы, обычи — всё варварское. Если же воспринимать «Гамлета» вне легендарной основы, в нём окажется слишком много условностей и ненужного, в современном духе, психологизма. При желании «Идиота» Достоевского можно свести к бредовому треугольнику, но роман-то от этого существовать не перестанет. «Гамлет» — выход за пределы драмы как таковой и литературы как таковой. Словонасыщенность здесь неуместна, но впечатления бывают нужны.

К теме. Сравниваю помещённые в одном томе «Саги об уладах» «Рождение Конхобара» и «Сказание о Конхобаре, сыне Несс». Второй вариант (сказание) исполнен порой жутких и до бесстыдства простодушных поробностей, однако в нём есть упоминание о том, что король уладов Конхобар погибнет, когда родится Христос. Пойди, пойми этих варваров. Но по стилю (возможно, из-за более стильного перевода) «Рождение Конхобара» гораздо красивее, стройнее и больше соотвествует моему личному представлению об ирландских скелах. Упоминание о Рождестве Христовом там тоже есть.

Какое же это Божие чудо — трудолюбие! Рассеянность, расхоложенность деши, осуетившаяся гражданка неба — что более жалостно, что более достойно сожаления? Будильник, деньги, покупки, постель, снова будильник. А гражданка неба болеет, плачет и просит чуда. Трудолюбие выручает. Никакой боле расхоложенности, наоборот — искристо, свежо, с напряжением, а потом как пошло, как пошло... И радость, и радость!

26 сентября празднуется Обновление Храма в Иерусалиме, а 27 — Воздвижение Честнаго и Животворящего Креста Господня. Праздники эти, кажется, связаны временем: четвёртый век, начало. Могу ошибаться, но, кажется, нет. Оба праздника знаменуют и напоминают о победе Христианства. В каноне Кресту есть такие слова: да возрадуются древа дубравные. Многозначная строчка. Дубрава по-церковнославянски обозначает святое место, рощу. Храмы строились из дерева, кресты тоже вырезались из дерева. Во время обретения Святыни Креста, по Преданию, благоверная царица Елена стояла на всхолмии и не щадя сыпала червонцы (золото) работникам, которые вели раскопки. Такая вот божественная археология. Были найдены три потемневших от времени, но прекрасно сохранившихся креста. Какой их них принадлежал Господу, опрделеить было сложно. И тогда, после молитвы и благословения священника, привели из ближайшего селения женщину, срадавшую расслаблением рук и ног, она почти не ходила. Поочерёдно болящую возлагали на каждый крест. И вот, когда возложена была женщина на Крест Господень, руки и ног у неё укрепились, она исцелилась. Так был обретён Крест Господень. Всей экспедицией из Византия в Иерусалим зведовала сама царица Елена. Вещность святынь особенного рода, она таинственна и чудесна. Очень глубокий смысл у праздника.

О стихах Зинаиды Гиппиус. Они всегда мне нравились, а теперь, когда заново перечитала, поняла, что для меня они очень важны. Бесспорно, они сухи и как-то непросительно открыты, недопустимо наивны (по краскам), даже импрессионистичны. Мне всегда казалось странным, что мне нравятся одновременно стихи Гиппиус и Елены Гуро, это ведь невозможно. А вот поди ж ты, акустика возникает. И не только на уровне времени (Гиппиус ведь старшее поколение, восемь лет разницы). У обеих поэтесс один метод, который даст о себе знать только в Елене Шварц. Именно этот метод законсервирует Ахматова (при всём её таланте) и отвергнет Цветаева (а зря). Гиппиус слишком интуитивна, потому в её стихах так много смысловых неровностей. Которые у той же Гуро кажутся фактами стиля. Но в целом посыл поэзии Зинаиды Гиппиус (не имею в виду отдельные идеи, манеры, мужское лицо) гораздо выше и сильнее. Мёртвый ястреб перекрывает весь импрессионизм, здесь уже без мыслей о Гуро. По-моему, поэзиия Гиппиус к тому, что в литературоведении принято называть декадансом, не относится. Это именно импрессионизм, в позднем, жёстком, французистом изводе. Много стиля, много интуиций, недодуманность, мучительная вера. Возможно, это русский Верлен. В юбке.

День света и тишины. И роскоши осеннего тепла. День истинной красоты земной: немного неловкой, тонкой, даже хрупкой, красоты мгновения, красоты времени. Согласно Евангельской истории, Спаситель ещё не родился, но ковчег для него уже приготовлен. Предшестовали появлению ковчега моления: Иоакима в пустыне и Анны в саду, смотрящей на птиц и птенцов. В Мироже есть фреска, занимающая целый неф собора: моление святой праведной Анны. Там деревья похожи на цветы, нечто совсем неземное. А птицы такие, как только в раю, наверно. Что же за сад был, в котором святая Анна молилась? В православной иконописи есть сюжет: любзание правденых, Иоаким и Анна головами друг к другу. Более чистого и вместе сладостного изображения ни в каком искусстве нет.

Чудо праздника во всём. Особенно в ненарушаемой ничем тишине.

Оплакивать себя, как нечто греховное, с некоторой жалостью и желанием духовно украситься — доброе дело. Где мой утренний свет чистоты, где мои самые нежные и дорогие мысли? Где сенный ворох терпения, укрывавший меня от дождя скорбей и холода несправедливости? Где прекрасная моя страна, обещанная и показанная во младенчестве, куда в детстве смогла попасть, чтобы найти в стране той юное своё счастье? Где и самая юность моя, дивная свирель, тонкая жалейка? Ничего, только строчки сыплются как снег, лёгкие, как будто и в самом деле не всё я ещё оставила. К прошедшей чистоте нельзя прикоснуться, но она порой ходатайствует за нас в молитве. Ожёги грехов затягиваются, их прячет только безумец (на исповеди). Нужна исповедь, нужна, вот.

Как перед зеркалом. Ощущение довольно непривычное. да к нему и не привыкнешь. Двадцать (или почти двадцать) лет кухонь, мелких площадок и сомнительной полуизвестности. Кто скажет, что Наталия Черных — известный московский поэт? Десять лет достаточно замкнутого, строгого существования в мире за оградой. Площадки, конечно, и тода были, но не часто. НЕ принадлежала никогда и не принадлежу ни к какой поэтической группе. И семь книг стихов. Судьба маньячки. И тем не менее, не совсем моею волей, социокультурная линза поворачивается, а я каким-то образом попадаю в кадр. Ещё не вполне попала, одними упоминаниями, однако. Ни радости, ни горечи, ни злости. Чувствую себя как Маугли среди людей, а? Сейчас мои стихи нельзя оценивать с точки зрения нравится-не нравится. Это один из самых значительных действующих корпусов русскоязычной поэзии. И никак иначе. Но такое положение обязывает принимать любое высказывание в адрес моих стихов как проявление личности высказывающего. И не более. Форма и смысл сказанного теперь очень далеко от того, что на самом деле являет миру моя поэзия.

datafree

без числа