В поэзии вкусы волнуются в зависимости от того, какой из полюсов в данное поэтическое время излучает больше энергии. Объясняю, что поэтическое время — время условное, воображаемое. Полюса поэзии — опыт и новаторство. Поэзия развивается циклично, как и всё, имеющее связи с материей. А поэзия питается материей, будучи сама почти что нематериальна. Однако циклы поэзии не так отчётливы, как, напимер, циклы человеческой жизни или цикл смены времён года.

Идея спиралевидного развития для меня — уже она из мёртвых идей. Она была нова и действенна, пока надо было что-то разрушать, опровергать и оспаривать. Это что-то — религиозное сознание, осколком которого в современном мире является поэзия. Сейчас говорю не для приходских газет, а для сообщества максимально светского. У культуры и Церкви (Православной) задачи весьма похожи, но действуют они на разных стадиях и в разных плоскостях, а так же в разных сферах. Если Церковь занимается большими делами и её предприятия масштабны (домостроительство, спасение), то задачи культуры от глобальных тоже далеки. Однако и Церковь и культура имеют в своём зерне Личность, образ Божий. Он является зерном религиозного сознания. Для контраста объясняю, что идеи глобальные (единая система контроля, например) — идеи, не имеющие в себе зерна Личности (Бога). Их мир лишён индивидуальности и, соответственно, самовыражения. Для разговора об оыте и новаторстве почва уже подготовлена. Новаторство имеет в поэзии и второе имя: невинность.

Для меня Уильям Блейк — прекрасный философ поэзии. Это именно филососфия поэзии. Трактат "Бракосочетание" и "Песни опыта" написаны после "Песен невинности". Не место и не время говорить о сложнейшей мифологии Блейка, в которой на самом-то деле мало что важно. Важно, что он первый и единственный обозначил на карте поэзии её полюса и меридианы между ними. Верлен в "Мудростях" тоже говорил о подобном, но его голос не стал так популярен, как голос Блейка. Итак, опыт и невинность. Что выберет поэт, какое настроение? Нетронутое горем, простое и осмысленное изображение человеческой жизни как священной притчи (невинность). Или же изобразит человеческую жизнь как трагедию? Философия последних двух столетий пыталась найти какой-то фантастический третий путь. В речи нобелевского лауреата в области философии 21 столетия есть мысль о существовании человека — подобно кочевнику в пустыне. Все вещи в мире происходят случайно, закономерностей нет вообще. Как и единого контекста в самой науке философии (и не только в ней, заметим). Это почти отказ философии от себя самой. Но поэзия не наука, она никогда ни от чего не отказывается. Для неё идея третьего пути невозможна.

Для меня идея дао в сознании современного человека — спекуляция. Идея дао как таковая — точное философское (в научном смысле), точное как формула, выражение идеи о сотрудничестве Бога и человека, но слишком абстрактное, чтобы стать истиной. Однако идея опыта и невинности присутствует и в идее дао. Что ближе душе? Душ много, все разные, и каждый выбирает сам.

Во время церковной молодости, конечно, ближе идея невинности. Поэт думает и всем говорит примерно следующее. А зачем я буду изображать страсти, волнения, вещи? Я одолею страсти с помощью поэзии. Лучше изображать хорошее, доброе и поучительное, чем тяжёлое и мучительное. Всё сказанное верно и точно. Без всяких но. Пока не вспомним, что невинности-то самой на земле нет. Поэзия невинности — во многом поэзия невозвратного прошлого, и лира невинности издаёт малопонятные современному жителю звуки. Действительно невинный сердцем и душой человек больше похож на сумасшедшего, чем на благочестивого (в приходском понимании). Он не возражает, не спорит, не отстаивает и не замечает поношений. Радость невинного — это и радость смерти любимого человека (он будет в раю!). Есть и поэзия иллюзии невинности (в основном, женская). В ней присутствует какая-то странная мудрость, какой-то псевдоматеринский флюид, который, за остутствием нормального самоосознания женщины, тоже важен. Но до песен невинности ей далеко. Даже не в смысле Блейка, а в смысле его идеи. Словом, поэзия невинности — нечто загадочное и далёкое, как земля до грехопадения. Поэзия невинности — поэзия созерцателей.

С поэзией опыта всё гораздо проще. Она бывает жестока или милосердна, но всегда кичится тем, что называет вещи своими именами. О псевдопоэзии, которой нынче море (Пригов, Кибиров и др.) не говорю. Не говорю о максимально среднем слое поэтов (Гронас, Маланова, Павлова, Степанова). Это пена, она востребована и важна, но не для поэтов, а так, вообще. К поэзии опыта очень хочется пришпились слово "искренность", но оно очень скоро превратится в искренность-2, а затем просто потеряется по дороге. Никакой искренности в поэзии опыта нет и быть не может. Искренность, настоящая и полная искренность поэзии — есть дар, и это дар невинности. Поэзия опыта — поэзия романтиков (деятелей). Их взаимоотношения с миром исчерпываются блоковским: "пускай я умру под забором..., я верю: то Бог меня снегом занёс". А взаимоотношения с людьми лермонтовским: "Погиб поэт, невольник чести...". Деятели составляют более многочисленное поэтическое семейство, и в их харизмах больше разнообразия. Созерцатели же все чем-то между собою похожи, как на взгляд европейца — китайцы. Однако было бы странно говорить, что оба качества между собою враждуют и не смешиваются. Здесь вернусь к началу разговора: вкусы поэзии меняются в зависимости от излучений полюсов.

В семидесятые годы был пройден экватор. По отношению к высоким романтикам неомодерна (Аронзон, Шварц, Миронов, Стратановский) лианозовцы уже были созерцателями. Между прочим, лианозовский опыт (проза — Балл, поэзия — Всеволод Некрасов) нельзя назвать образцом опыта "песен невинности", но он объективно ближе к нему, чем, например, Смеляков и Инбер. Здесь надо уточнить, что именно я вкладываю в понятие романтик. При отсутствии единой системы в самой науке, удобнее обозначать пережившими инфляцию терминами нечто более общее, чем совокупность понятий классической науки. Например, "сюрреализм" — это не только поэтическое направление, но и видение мира. Романтизм — соответственно. Романтик — это позиция поэтического "я" поэта по отношению к окружающему и к людям. А вот темы стихов могут быть разными, и они в данном случае принадлежности к романтикам не определяют. Позиция романтика — позиция сознания своей исключительности и глубинной связи с окружающим миром. Вплоть до того, что поэтическое "я" может предстать в облике конформиста. Как же! Видели мы таких. Это только маскировка. Диалектика романтика — это диалектика личности и безличного.

По идее, после экватора должна была измениться общая атмосфера поэзии. Ничуть. Авторы клуба "Поэзия" и "Московского времени" любопытны именно тем, что в поведении их поэтичсекого "я" заметна некая ностальгия по созерцательности. Это поведение ребёнка, который не смог управиться со взрослой вещью. Эта неожиданная и вместе с тем логичная рефлексия достойна наблюдения именно как явление, потому что на тот период сильных текстов почти не было. Напоминаю, что романтикам по определению принадлежит первенство во всём, что касается деятельности: тексты, идеи, издания, акции и другое. Поэзия 90-х во многом — реванш романтиков. "Песни опыта" зазвучали вновь, а до этого пыли только попытки песен невинности.

Что касается меня лично как поэта, то я не променяю песни опыта, в которой уже чувствуется осенний холодок, на песню весенней невинности. Поэтому я и занимаюсь светской поэзией, которая сейчас по большей части — поэзия опыта. Поэты нового столетия (Иван1в, Гейде и др.) желали бы двигаться в сторону песен невинности, да и литературные вожатые любят новое поколение. Но с романтиками лучше не спорить; они горячи и очень предприимчивы. Так что есть вероятность, что пена дебютов 2001 — 2004 годов схлынет совсем, и довольно скоро. А вот романтики обзаведутся собственными детьми.

без числа

1. Прежде всего, они действуют слишком медленно и считать представленный ими срез литературы актуальным невозможно.

2. Многие из толстых журналов работают на заказ (правительства, РАО ЕЭС, загарничнной аудитории и др.). Это к литературе никак не относится.