ФРАГМЕНТЫ ЭЛЕГИЯ ПАРКА В КУЗЬМИНКАХ Лес лиловый наивный — не лес, а разросшийся парк, белый-белый хозяин с волчком у пруда неприметен, где лазурный художник под утро научит собак петь какие-то странные, дикие, очень осенние песни. Вот мы из лесу вышли, и если снять плёнки скорбей, буду я с ноготок, так легка и сильна, что вестимо отнесу тебе хлеба, сияющий агнец мой и водолей, чтоб жена твоя глиняной росписью вдруг зацвела, наподобье кувшина, чтобы мелкая сошка, играя, все стены покрыла письмом о которое джунгли сломаются и не наступят вовеки на осевший под бременем горя московского дом, там енот ловит белку, там вечно живут человеки. Белый-белый хозяин, московский лешак, домовой, нет, повыше бери, агнец мой, заповедное племя! Среднерусские рифмы настали осенней грозой, а по парку Кузьминскому ветер несёт опоздавшее семя. Я истаяла здесь, на глазах, я сюда возвращалась всегда, и теперь уже нет во вселенной такой разлучающей силы, чтобы вместо хрущёвки остались лишь котлован и вода, ведь сама я отсюда какую-то воду носила. Фотографии прошлого, книги из прежних годов, всё не вещи, не время, о бедный мой агнец! Святыни. Мне сюда не вернуться. Но ты будешь жив и здоров — навсегда и во веки веков, будь здоров в этой новой пустыне. ДЕВОЧКА Ведь я родилась зельем из земли, нет у меня роду-племени, я лишь трава Подмосковья. Я божья коровка, зимою светёлка коровья, почти что никто, окоёмный песчаник у леса, опушка задворок, куриная память. ……………………………………… Я Божия память — я помню все лица на свете, а девочке мелкой я сахару дам и конвертик, чтобы не поглотила её окаянная новая замять. ……………………………………… Мы все на морозе. Во вьюге. В пурге. ………………………………………. У девочки был и тулупчик, и валенки даже. Она воровала томаты, что грелись на печке и в саже, все сливки съедала на зорькином молоке. Не боль от побоев братьёв и сестёр — неуклюжесть вороны, какая-то гордость, на мыло, а прелесть жестка — несётся она, лебеда с полугорстью песка, топтать огродцы да веточек скушать зелёных. И знала ль тогда та ворона, что есть сумасшедшая мать, бредовое око, ошельма, кликуша владимирская, что в мире подсолнечном её никому не догнать, никому не любить, ни одной душе Божьей не вынести — не знала, мой Боже. Девчонку-ворону прости, безумную, дикую, будто на стельке иголка. Смердит её память и греет, подстилка на козьей шерсти, но Ты её любишь, Ты будешь ей платьем из шёлка. ЭЛЕГИЯ С ЯЙЦОМ Чуть шаловливо, ласково смотреть на свет (лучи глядят, то Божии ресницы, лишь Матерь Божья может так лучиться), и пальцы загибать: один, три, лет — сидеть и ждать обед. За зыбким беленьким столом — стол-конь, а был металлолом, речь не о том, слова косноязычны. Всё как обычно: вкусно и легко. Но мне (один, три лет, два, детство испарилось) мне вручено великое ко-ко и в нём сияла Божья милость. Вкушаешь — не кончается оно, как завершается любимое кино; и солнце не уходит, а со мною вкушает это чудное ко-ко. Оно из шёлка, как его раскрою, оно из снега, и не липнет к сердцу, ему не надо соли или перца, но жёлтого питья лежит глоток в душе у этого ко-ко. Покуда ешь, живёшь. Не ешь, но будешь есть. И сумерки сумеешь вынести, и весть — весть тихих звёзд об окончанье дня и даже жизни. Ко-ко в природе не бывает много, ему всегда не достаёт лишь слога, оно как книга — нам не дочитали, оно молитва, что недошептали, оно любовь. Напиток жёлтый в нём обвенчан солнцем и родня с огнём. Желток! Единственное, что у нас и в нас. Семья ушла под лёд, а дар угас, не так ли — ложь! — семья бежит по снегу, в дом, с виду уподобленный ковчегу, семья спешит — прекрасная семья, дар в очаге проснулся, он играет, ведь человеку не прожить без рая… …………………………………… и вот он, рай. Страна, язык да имя. Обед с ко-ко — и вместе со святыми. ЭЛЕГИЯ С ЯБЛОКОМ Ночь в окна глядится прозрачно, слышен шёпот воздушный рачий, тонкие шейки понятий трутся чешуйками. Ночь. База отдыха — кажется, так. Домик шведский, и локоны Саши. Факелы там, над рекой, — пламени в городское окно не видно; страшно, и жизнь исчезает. Но как же вы, локоны Саши? Так проявляется грехопаденье на плёнке андреева фильма в России двадцатого века. Нет, это было тогда — там, где времени нет. Щель входа раззявила солнечный рот. Электрический свет желтоватый, запах старой бумаги и смех. Мама и папа — родители! — странное слово! дома! Пришли! из гостей! Но Саши уж нет. И я плачу. и ничего, кроме слёз. Вечность, ты вся из часов и одна, ты бываешь двоякой. Меня ожидает ад — скорее всего. Дима, Дима, Даня и Даня — приветствую вас в огненном языке. И Саша там тоже. Но как же Христос? Из рая в аид катится яблоко слёз, человеческий ком. Заблудилась душа. Вслед за нею, за падалицей моей, Бог нисходит во ад — отыскать мою душу и Сашу. Элегии на середине мира станция гостиная кухня