* * *

Здравствуй, ждущая в земляной усталости, и вот, наконец, ты здесь.
Найди дорогу, входящую тоньше голоса в белые стены.
Лес, вырастающий в озере, тонкие губы дерева — весть.
Ну же, открой глаза, вспомни молчание каменного Вифлеема.

И город рассмеялся тебе вслед, не сумев удержать отпущенное,
и посмотри — это не ты — идешь по небу и плачешь по дому.
И что еще можно отдать — кроме слов — больнее и лучше,
дай себе имя, назови себя им, обернувшись у двери, выходящей в омут.

И ты знаешь — это еще не все, и то, что будет потом, обрывается тишиной.
И я бы отдал тебе этот дым, но испугано слово, вставшее рядом.
И если закроешь лицо руками, то вспыхнут пальцы яблоком и виной,
и вот оно — каменное напутствие, уходящее дальше взгляда.


* * *

Вот — дыхание камня или оброненный свет
из которого сна ты уходил в Назарет?
где обрывается гипсовой палочкой с глаз до глаз
выточенный до хруста белый ряд — алебастр
или спокойной краской выпиленной из ран
ближе к небу и полдню возникающий храм
и темнеет корою ближе греческих чаш
и отступает к горлу красный молчащий плащ.


* * *

Это лодочник глуше и ближе
темной жаждою стоптанных плит
в глубину твоего Пятикнижья,
в перемолотый морок земли.

Терпкой ягодой, краешком, краем,
быть наградою — слово и жест,
а младенец уже выбирает
первой речи законченный крест.


* * *

Кто назвал твою рану, и кто просыпал горох,
так колени болят, и не разгибая лба
полынья замерзла, не искривился рот,
и твоя забота — соль и печная труба.

И повторяя скрипы скифских сырых телег,
дом оставался и был оставлен дом,
тесом и лесом проверен и слух, и след
из прошлогодних, из прощеных солом.

Первым слогом отпущено за двоих,
дымом взят подорожник, и короб сбит,
кто бы и знал — не выдаст раны твои,
соль и земля — почва твоих обид.