АНАТОЛИЙ ГОЛОВАТЕНКО
ИЗ СБОРНИКА «КНИГА ПУСТОТЫ»
АВСТРИЙСКАЯ АБХАЗИЯ
Анне Горбатовой
***
Мгновенная темень рассвета
просыпалась в давний закат.
Судьба обернулась обетом
под клапанами рюкзака.
Похлопали мелко крыльями —
это ещё не туризм.
Под самыми давними брылями
сложился — без складок — трюизм.
Мигнули закаты без красок,
опаски отправились спать.
Опять пара бурых саврасок
везёт нас — кропеть и копать.
Глагольные рифмы — да в темень,
да в скользкий предсолнечный свет.
Ударила в темя — так в теме;
вершатся судьба да извет.
***
Мимо усталого леса,
рядом с измученным полем
бродит шатун да повеса —
из Праги сбежавший Голем.
Голимые тексты австрийцев
риск создают напрямки.
Глубокой небесною крицей
нам видятся те теремки,
где спящей царевною — Анна,
чуть заспана, но и свежа —
выучилась — неустанно —
знать, где под жопу вожжа.
***
Жадная — но без корысти,
верит, что Голем — лишь миф.
Tristia? Лучше уж бросьте,
Австрию здесь возлюбив —
здесь, в надоедлой Абхазии,
в криках смешных петухов,
в кажущемся безобразии
недозамкнутых звонких оков.
***
На юг вдруг поехала Анна —
приветлива, но строга.
Неприкаянно, но окаянно
страны света взошли на рога —
на рога лишь того полумесяца,
что разделал судьбу пополам.
Это юг? Нет, постылая лестница,
что от пляжа приводит в Бедлам.
***
Бедлам — тот ещё Вифлеем,
это даже не город, а путь.
На прижимках несомкнутых клемм
ты не дёргайся — просто убудь.
Будто ты не изведала искр?
Будь собою — как солнце, глупа.
Есть на юге изведанный риск,
а на севере пляшет толпа.
Солнце выйдет на сумрачный запад:
посветить сквозь окошко в Бедлам.
Звёздам нас — не захапать, не сцапать.
Поделом? Да скорей — по делам.
***
Было когда-то, однако, дело.
Белым было — каким и не быть.
Смело сделала — будет и стела,
и монумент.
Позавидуй любым,
тем, кто был люб, но сказался в изгнанье,
кто не заметил за Праттером хлам.
Здесь мы прошли, а потом проканали.
В этом Бедламе живём по углам.
Август 2008 г.
ИГРИЩА
***
Видимость — это лишь кажимость.
Жимолость — пахнет растением.
Молодость — повод для кражи.
Вор же — почти неврастеник.
Стены — коробка для стонов.
Тонут оттенки в значимости.
Но безыскусности баритона
Есть модуляции голоса.
Шлагбаум проставил полосы.
Чёрный и белый — заначены —
Иначе не станет цвета.
Ветхая видимость — паче,
Чем новая сущность Завета.
***
Можно ударить по морде,
если опять в ударе.
По хорде пройдёшь — и орден
подарят в хмельном угаре.
Гари, да пали, пожары —
кары для мелких бесов.
…Скольженье бильярдного шара
Как подтверждение веса.
Кием по яйцам — и мимо
лузы, упавшей в сетку.
Сетовать поздно. У мима
будет судьба пилигрима,
навязчиво неумолима.
Зато на мишени есть метка.
***
За тем углом, куда не поворот
ведёт, а скорбный поводырь,
где продырявлен градус циркулем пространства —
за тем углом немного ты натырь:
упырь пьёт нашатырь в природном хамстве.
Бывали ханства, эмираты — мелко пыль
бежала от копыт. Процвёл ковыль,
повыли две собаки. Это быль.
Печальная, но в праздничном убранстве.
Август 2008 г.
НЕПОЙМАННЫЕ ПТИЦЫ
***
Мерзость примерена к миру,
совесть примерно близка.
Чутким эфиром, дешёвым кефиром
в сумрак сбежала из жизни тоска.
Мерка — не повод для полумеры.
Паллиативно натужность увязла.
Верить, плодить ли невзрачно химеры…
Мы возвращаемся в давние ясли.
***
Мирское не станет уж светским,
сова не привыкнет быть филином.
Длинную, но не вескую
жизнь неизбежно заклинет.
Клином — себя вышибают,
пробкой из старой бутылки.
Пылкая, но неживая
жизнь метит прямо в затылки.
Осколки останутся мелкими,
мелки истончатся вдоль пальцев.
Невразумительной стрелкой
встретим навскидку скитальца,
что завершил путешествие,
место попутал с причиной.
У нас не фиеста — сиеста.
Налейте ещё капуччино.
***
Признак пристрастия призрачен,
как паранойная дрожь;
он по случайности выращен —
как Селиджерова рожь.
Лжи-то — почти не осталось —
только болит голова.
Главное — самая малость:
Молча молясь, проплывать —
мелким плевком вдоль обочины,
по неприветливым трассам.
Знаки навзрыд приурочены,
к ржавым куркам прикурочены —
разум признался мне разом,
что не поймает он признак,
что изготовится к бою.
Очень случайною тризной
станет застолье — любое.
***
Это всего лишь Абхазия.
Явленный лай собак,
куриное безобразие,
новобандючий кабак.
Это нестройные рифмы,
необустроенный мир.
Здесь уж давно не грифы —
прицелился вспять канонир.
ВОЙНА РОЗ
Война рифмуется — она и есть хуйня.
Она хана — но ханка не избавит,
и Ричарду не даст полцарства за коня,
и Каину не станет братом Авель.
Библейский бред — его уж не исправит
кровавый след, что в приэдемской местности
избытком честности, предчувствием известности
и опреснённым запахом —
оставит без войны
тот мир, что без папах идёт на ны.
Август 2008 г.
ЧЕТВЕРТОПАМЯТЬ
Памяти Владимира Шухмина
1.
Стихи — это способ спастись,
подпаском наняться к Харону.
Воняет так медленно Стикс,
А время извечно оно.
Оно утомилось свечением
предназначения судеб.
До следующего крещения,
до ощущения сути —
рисуйте и радуйтесь. Будем
в приедливом зыбком зуде
ждать нового возвращения.
2.
От балкона до самоубийства
долог путь. Но кишка не тонка.
Скоро? Нет, просто hasta la bista —
до свидания, до звонка.
Vale! Здравствуй — пускай и пределы
под подушку себе положил.
Жил ведь? Был ведь. Судьба порадела.
Возвращайся — и всё расскажи.
3.
Прийти — не трудно. Равно — и уйти.
Мы ходим анфиладой комнат.
Мы, вероятно, всё ещё хотим,
чтоб мир был кругл. Но чуточку изогнут.
Разомкнуты сонетки и звонки.
Сонеты не предвидятся. Прости.
В пятнадцать текстов выложить венки
и парой строк посмертно прорасти…
Все были честны. Хоть и не в чести.
4.
Отпускаеша ныне на волю,
на солёные наши хлеба.
Верим: только своей юдолью,
только память бы не проебать.
Нет тут боли. Но всё же: доколе,
до какого кола и двора,
до околицы невозвратной
мы пройдём, не услышав «Пора!» —
На изысканном каменном сколе,
на оставшихся в джинсах каратах —
мы поверим: учились мы в школе,
были радостны глупые траты…
А теперь — доживём до утра…
Август 2008 г.
<МЕСТОИМЕНИЯ>
***
Лирический герой, безликий он,
Читает свой коан и смело входит в реку.
Все беды ведь уже Лаокоон
Впредь предсказал, попав на кисть Эль Греко.
В реке, понятно, рак.
В крови же — лишь лейкоз.
Пролёт стрекоз — явление грамматики.
Крах горестен на первых лишь порах.
На всех парах, проворен и раскос,
Герой скользит по мифам давней Аттики.
Он вновь — возможно, со щитом,
А хоть уже совсем горизонтально —
К нам возвращается. Зайдёт и в отчий дом —
Примерить пару сношенных сандалий.
***
Запах сандала, привкус скандала:
Муки Тантала отдали Сизифу.
В звоне кандальном картинно рыдала
песня Некрасова. Да, некрасиво.
Песня — не стон. Это знает и он.
Стойкий в бореньях глупеет в успехах.
Стой, погоди! Ни к чему для потехи
минусом метить судьбы катион,
ставить в дороге убогие вехи.
В звуки и запахи вязко вплетён,
он отдыхает. И тут не до смеха.
***
Когда надежды превращаются в наждак,
а вежды, смежившись, не прикрывают взгляда, —
приходится признать: сто лет прождав,
ещё лет сто он будет ждать. Возможно, кряду.
Когда невежды выстроились в ряд,
им верится, что все они — когорта.
А может быть, фаланга. Иль отряд,
способный всем тут прищемить аорту.
Он и они — пошлейший романтизм,
скользящий к неизбежному распаду.
Местоимения всем удалит дантист,
но даже самой дерзкой эскападой
не одолеть приверженность к шабаду.
Не для субботы — для иных времён,
да, не для отдыха — покой лишь Блоку снится,
он будет ждать — назойлив и умён —
пока надежда не падёт ресницей,
пока не ослепит последний свет,
пока не схватит шуйцу шустрая десница.
Он будет ждать, хоть знает, что ответ
довольно прост: прозреть и поклониться.
Октябрь 2006 г.
страница Анатолия Головатенко
станция: новости
у врат зари
на середине мира
новое столетие
город золотой
