ВИКТОР КРИВУЛИН
1944 — 2001. Один из виднейших поэтов питерского литературного подполья
70-х и 80-х годов. Редактор и составитель самиздатовских журналов «Часы»,
«Обводной канал» и других. В 90-х — первые публикации. Автор нескольких
книг стихов, книги эссе «Охота на мамонта» (1999). Через всё его творчество
проходят две темы, которые очень тесно связаны между собою — вера в Бога и предназначение
русского народа.
СТИХИ 90-Х ГОДОВ
опубликованы на странице «Вавилон»
опубликованы на странице «Вавилон»
ВОЗДВИЖЕНЬЕ
воздвиженье хвои. беспомощную мощь
из глубины черно-еловой
спинным хребтом прочувствуешь проймешь
пунктир ствола и вертикаль чужого слова
и старчество его и вдумчивой коры
наружный мозг в извилинах и в морщи...
здесь доживали выйдя из игры
свой век мыслители - а нынче, перемёрши,
располагаются удобнее дождя
вольготней тьмы вечнозеленой
угрюмым шумом в комнату входя
просачиваясь пятою колонной
в сознание — и глубже и темней
ничем не защищаемых ветвей
СКИТ НА ПЕРЕШЕЙКЕ
неестественно-чистобородый в одной лишь холстине
объявляется старец на пальцах учить по-немому
о невидимом ангельском чине
о надежде на вкус приближенной к лимону
собираются в кучку адепты на выходе из электрички
добираются долго, теряя сомнительный транспорт
наконец — Голубиная речка и громоподобные птички
и запрет жестяной над мостом недорушенным распят
и о чем они спросят когда со ступенек ледащих
их какая-то сила под землю швырнула?
бывший финский блиндаж, посредине пластмассовый ящик —
сам как лунь восседает и время его не согнуло
ГОСПОДНЕ ЛЕТО
Господне Лето! ни шмелев ни шестов
такую не застали благостынь:
аресты в мае в райскую теплынь
в июле в пору дачного блаженства
конвейерный допрос, поток слепящей тьмы!
здесь папоротник цвел над протоколом
и торф горел подкожный и такого
гримасничанья девы-Костромы
не ведал даже ремизов со сворой
своей прелестной нечисти...
но вот
переломился август и народ
на освященье под крыло собора
антоновские яблоки несет —
и запредельна виза Прокурора
поверх постановления ОСО
ПОЖАР В БАНе
Не рано ли горят библиотеки?
восстанье книг, ведомое огнем,
тем горше говорит о человеке,
чем больше напечатано о нем.
Пока — подавлено. Расследуют начало
пожара. Из глубин служебного двора
кубами, грудами вывозят самосвалы
еще горячее сгоревшее Вчера.
Четырехмерный пепел. Небывалый
конгломерат. Священная гора,
где смешаны газеты, унциалы,
разрозненные номера
партейного или парижского журнала
в единый Арарат, в осмысленный массив...
Сюда еще потопа не хватало —
чтобы, любое чтиво упразднив,
начать историю сначала!
Чтоб новый Ной совместно с новым Хамом
демократический построили ковчег,
покуда океан смыкается над Храмом
и мы уверены, что каждый человек
достоин истины, утерянной Адамом.
ЭТИ
этим — купанным на кухне в оцинкованных корытах
со младенчества играющим у церкви без креста
не писать на Пасху золотых открыток
серебристой корюшки не ловить с моста
оловянная свинцовая а то и в каплях ртути
их несла погода спеленав сукном
а теперь и некому просто помянуть их
голубиным словом на полуродном
языке церковном языке огней
отраженных волнами с такой холодной силой
что прижаться хочется крепче и больней
к ручке двери — двери бронзовой двустворчатой резной
где изображен свидетель шестикрылый
их небытия их жизни жестяной
ПРОРОК
снова, Господи, прости им
слово чёрно, волю злую
за игру языковую
с пушкинским Езекиилем
с облака ли был он спущен
среди зноем раскаленной
обезвоженной холерной
пустыни? — скажи мне, Пущин
или из нутра какого
из мечтательной утробы,
с идеалами Европы
распрощавшись, до Каткова
докатился этот шелест
всех шести семитских крылий...
Перья взвились перья скрыли
небо в трещинах и щелях
требующее ремонта!
Вечно в полосе разрухи
взбаламученные духи
толпы их до горизонта
их под почвою кишенье
ими вспученные воды
имена их? но кого ты
звал когда-то — искушенья
названными быть не знают
узнанными стать не жаждут
и не то что даже дважды —
многажды в одну и ту же
реку медленно вступают
на середине мира
новое столетие
город золотой
корни и ветви
