|
МОСКОВСКОЕ ПОЛЕ
книга стихов
2004 — 2005
РУСАКОВСКАЯ
Мартовский над Русаковской снег,
Иверской тёмный шатёр.
Будущий сон, прошлый ночлег,
маленький взор.
Взор — молодой вороной.
Крошечной альфой — я.
Йотой огнеупорной
в пекле полурая.
Стены с домашней негой
тают. Недалеко — ночлег.
Напополам с омегой:
над Русаковской — снег.
НОЯБРЬСКОЕ 1998 ПУТЕШЕСТВИЕ В ПЕТЕРБУРГ
Накануне отъезда, в Москве.
На стол для поминальных яств
Рождественским Постом
несла я угощенья часть,
и сердце — в свитке том.
Конфеты там и шоколад
под золотом камчатым.
Чудеснейшие дети спят,
глубоким сном объяты.
Отъезд.
Позёмка шла по льду крепкому, в вагоне было тепло.
Чай в термосе пах сурепкой, девятое было число.
День маявшись, замерзая (В вагоне было тепло!),
поверила, что из рая пришло бытие — тепло,
и нечто: кирпич, стена — умещается в храм сполна.
В Лавре.
Никольского собора сфера
прекрасна и страшна.
В ней для вещей — иная мера.
Иная в ней страна.
Ясны и невесомы лики
Пречистой Девы образов
глядят: мирам равновелики,
несут кивоты слов.
Здесь не даром огонь и дым
дали место теням живым,
ведь спасённый фундамент — весь
лет минувших покрыла взвесь.
После вечерни в Лавре.
*
Дно минувшего. Лисья шуба, пух кошачий над ликом кротким.
На скамейке сидит голуба, возвещая покой короткий.
Лисья шуба, что рядом нынче —
Только лёгкий минутный пух,
Тольно говор северный зычный,
ждёт, когда запоёт петух.
На стекле — не мои черты.
Кто со мною, если не Ты?
Бытия небесного точка.
Во вселенной её — как нет.
Приоткрывшая око почка
узнаёт совершенный свет.
Задрожал язычок лампады, под стеклом озаряет — кровь.
Ненаречием: очень рады и прости к тебе нелюбовь.
За любовь, несущую стены, на житейский холод — ответ.
Узнаваема и нетленна любовь, несущая — свет.
Там где свет, однозначно — тени,
тени маленьких голосов.
Семена восходят растений
на обеих чашах весов.
Водянистый, неясный, вещий поднимается огонёк.
Время бытия — счастье вещи, но владеет временем — Бог.
Речь — не в символах, откровенно: не монахиня, не платок.
Время бытия сокровенно, но владеет временем — Бог.
Та, что тихо сидела рядом, отошла лицом на восток.
Бытие: над хлебом и ядом, освящён бытия исток.
Свет и пламя — одна лампада,
там, где писанный образ: князь.
Дно минувшего, тени сада:
бытия непрозрачна бязь.
Или рядом — уже не мама,
прежде: мама была — моя?
Через дно минувшего — рана
в день взыскания бытия.
*
Кровля будущего! Приветствуй
мою крохотную постель.
До скончанья живи, не бедствуй.
Здесь попытка стоит, как цель.
Совершеная герметично,
скрытая от имён и глаз.
Сокровенно, покойно, лично,
ожидая тепла — для нас.
Кровля будущего! Оттуда,
за границей родного пекла.
Где клубится моя простуда,
красота моя не поблекла,
предваряющая меня
в зеркале последнего дня.
*
Никогда ничего — просила.
Помолилась за день простой,
когда вся вселенская сила прибежит ко мне на постой.
Когда сил у меня не будет: гнать вселенскую силу прочь,
но вернутся, смешенье судеб завершая, неделимые день и ночь.
Кровля будущего! Земляная,
оболочка: запах и цвет.
Встал рассвет, меня принимая
при рождении — вестник лет.
Но когда материи сроки
судный день разнесёт во прах,
Бытия священного строки
будут в радость и будут — в страх.
*
Остальные подобья рая называются просто: ложь.
Я о рае земном не знаю. Мир на Царствие — не похож.
В день, когда мне вернётся кожа, звёздной картой родимых пятен,
Ты придёшь ко мне, всех дороже. Голос Тятин и Облик Тятин.
Спит подарочек на каноне,
принесённый моей рукою.
Тьмы округа, лампада — кроме.
Пламя из стеклянной ладони
вырастает судеб рекою.
В темноте житейских наитий
вёл Господь золотые нити.
МОСТ НА НИЖНЕЙ КРАСНОСЕЛЬСКОЙ
Столица: в превосходной степени. Всезрительное царство
стен,
дороги железной мелкого угля,
над разностью уровней почвы и дребезгом трамвайных поворотов —
столица. В превосходной степени.
И царствует над видимым пространством.
Кирпич обветренный, извёсткой окантован,
глядит победно: скалой краесекомой.
Стягами мелькают ничзкие тучи на древках строительных лесов.
Ещё не тронуто грядущим холодком бытие московское и души его,
живое обличие надвременного дома.
Минувшее не шевелит уснувших мостовых.
Начало и продолженье жизни
начинаются с любви (к отеческим гробам).
Речь людская великой частью своей
осыпалась.
Исток наречий, мгла началородная.
Оставлены — частицы, стремглав, по разные стороны:
достигла цели каждая.
Священный дым отечества,
любовь к отеческим гробам,
которые уж почвой стали плодородной:
кленовый прут листочком смотрит сквозь брусчатку.
СОЧЕЛЬНИК
*
Я слыхала, как душа душу утешала.
«Было — слово: когда отверзутся Двери Рая,
ты войдёшь — вторая».
*
Перекрестье Остоженки после умещается в семь пригорков.
Шёл бульвар, переулки — возле. Двухэтажные стенки-шторки.
Над Пречистенкой и Волхонкой встал Сочельник радугой тонкой.
*
Стены — как ноты распева:
Сарра, Ревекка, Рахиль.
Я же — такая же Ева;
сшила бы эпитрахиль.
*
Крест: ухаживать за родителями —
обретенье второго рожденья.
Перемешаны Божии жители
с плотяными: своим восхожденьем.
*
Мне назначена детская часть:
не скупясь.
Мне дана материнская влать:
не глумясь.
*
Там, где тлели доски закона,
винный мех принесли на стол.
Там — Рождение: больше лона,
там — Рождение как Престол.
*
Мамы! Ваши чудесны дети.
Детской правды статия:
звёзды в Божием рассвете,
дети — вести Бытия.
Дети! Ваше время — Сочельник.
Вам жена бесплодная — мать.
Дети — жители богадельни,
чьи ворота войскам не взять.
*
На великие тайны мира
Божья радость — всего — одна.
Как Евангельская стихира:
выше неба и глубже дна.
*
Где Великое славословье,
открываются тайны — все.
Возникает одно условье:
ты, мой ближний, в святой росе.
Ты приходишь, и значит — будет
День, Который времени боле,
будет — Мир, в Котором не судят
ни одну из житейских болей.
*
Мне бульвар показался выстрелом:
велико тишины попечительство.
Вьюга небом пришедшим выстелит
доски Божьего домостроительства.
КУЗНЕЦКИЙ МОСТ И РЫЖИЙ ДВОРНИК
*
Уборщик улиц, рыжий воробей,
ютился в бриллиантовой квартирке.
Жильцов там — семь; и каждому — налей
внимания; по горло, без придирки.
Ты как и я: душа и слово.
Я о тебе рассказываю снова.
Цветок раскрытый на асфальте — ты.
Немое обещанье красоты
и грусть;
но сохранился аромат.
Записано на плёнку: ты мне рад.
Возвышенное «ты»! Не отражение,
но тайное Преображение.
Вместилище печалей и обид
взглянувши в сердце, поменяло вид.
*
Теку по ланитам Моста.
Покраска — проста и чиста!
С опаской идущая — свыше.
Внимаю, вникаю и слышу.
Мы стали — озимым побегом.
Слова показались мне — снегом.
Ладейка из замши моей
в волнах стихотворных морей.
Не страшно ли: дворник с Лубянки?
Московских названий подранки.
Свершили свой круг жернова.
Мне снегом казались — слова.
*
Изящные стенки теснятся:
которая выступит власть?
Не хочется с вами расстаться,
мне хочется вас целовать.
Зрачка городского хрустальность:
мне нравятся скатики крыш,
запыленных окон зеркальность
и перекрытий камыш.
*
Внутри: мировое пространство!
Внутри — половина Москвы.
Всевышняя вещь: постоянство,
к ней все обращенья — на «вы».
Ушедшие! Капельки в речке.
В Серебряном вашем Бору
печаль рисовала сердечки,
и ветер гудел на юру.
Но рыжих лучей переулок
в пылинках с извечной метлы,
хребет у перилец сутулый —
внесли юный прутик ветлы.
Я жаждала всех воскресенья,
и ты — будто образ с него.
Я жаждала просто спасенья:
от лжи, от всего-ничего.
*
Четырежды времени года.
Зима: звукозапись и гости.
Весна: ароматна погода.
Сгоревшие в лето — не кости.
Лет осень: то зодчество высшее!
Из дворницкой притчи понятней.
Но зодчество мира: ты слышишь?
поэзии невероятней.
*
Прощай, последняя любовь!
Ты хороша как божество и власть.
Ты милосердна, причиняя мне не боль,
а боли часть. Прощай, и юная любовь,
мы встретимся потом,
уже не здесь, не за одним столом, за времени стеклом,
за времени витриной.
Мы станем: каждый — со своею половиной, необъяснимой.
Прощай, мой братец, рыжий дворник!
Здесь снег идёт покорно, здесь основное
пространство тянет вверх печальный грохот,
вроде огненных карет.
Здесь арка — словно каска надо скатом.
Внизу — любой покажется солдатом.
*
Я видела как будто птицу,
плетясь едва по старенькой брусчатке
вверх по Кузнецкому Мосту.
Я видела: душа как птица рыжая,
обиженная и бесстыжая,
хоть платья старого нет в гардеробе
давно.
*
Душа прошла в созвездии Стрельца,
ручонкой шевеля в руке Отца.
ПЕСЧАНАЯ ПЛОЩАДЬ
Вспоминаю голубиный дом,
ставший испытаньем и судом.
Судьбы шли как улицы и реки.
В Божьем доме жили человеки.
Бывшая столица и — столица,
быль от сотворения веков.
Улица кирпичная змеится.
Стены словно из мелков.
Минус — восхваление империи,
минус — не признанье Царства.
Деньги на билет: почти доверие.
Жизнь — весы: блаженства и мытарства.
Остановка в устье Магистральной:
путь мне нарисован дальний.
От Ходынки — вправо поворот;
улицы Песчаной виден брод.
Косы над троллейбусом — по кругу;
жизни, параллельные друг другу.
Струны лип — их тонкие стволы.
Здесь у почвы — строгий нрав золы.
Охра — сверху, отпечаток бронзы.
Кирпичные розы.
В год, ушедший не за сто рублей,
было мне даров как кораблей.
Остановка возле Общества Слепых.
Вид из окон: детский сад.
Увенчает купол Всех Святых
двух береговых домов фасад.
Там, в разломе стен из кирпича,
вечностью глядевшими доселе,
выстрелом налево — тень грача.
Стены храма и святые ели.
Около икон трещал паркет.
Доски — наподобие ракет.
*
Покойники глядят с той стороны,
и взор у них — не взор Небесных Сил.
В нём ужас той великой глубины,
когда Творец воды не разделил.
Так смотрела — словно бы не я —
как уходит от меня семья.
ОТ ПЕХОТНОЙ К ЛЕНИГРАДСКОМУ ПРОСПЕКТУ
Восемнадцатилетний майор — навсегда.
Хвои мягкой венок золотой.
Как тропинка осенняя, листьев слюда.
Ты прости меня, мой золотой!
Через сотню шагов, и две сотни шагов
(никакие законы не объяснят)
Будет грохот и горя житейского ров.
Посмотри, как окошки горят!
Интеграл упований, число чистоты,
стратегически верный рассчёт,
обозначенный радугой верх высоты,
где последний иссякнул рассчёт,
где пехота держала края бытия.
Но едва развернётся проспект,
расплескалась в напоминанье кутья,
чтобы город от неба ослеп.
Чтобы вышли мы из-под ветвей и сетей
в невозвратную первую быль.
Чтобы не было солнца светлей и густей,
чем твоё, возвращённая быль.
МАТРОССКАЯ ТИШИНА
Мама! Прости меня за перекроенный мир.
Тает запах сена и каши.
Не спасёт золотой Радмир,
малый герой вчерашний.
Справа — двухэтажное красное здание.
Слева — двухэтажное красное здание.
В глубине парка, за Майскими просеками —
госпиталь. Оправдание,
листок золотой осени.
Мама! Прости меня. Наша страна
пахнет сеном и клевером, пахнет спиртом и сталью.
Здесь игла звучит как струна
и солнце кажется медалью.
Справа, над синей дорогой, красное здание.
Слева, под солнцем из меди — красное здание.
Я полюбила лохмотья, в которых я родилась.
Мне дарили мороженым летним — страдание,
но с блаженством не потеряется связь.
Мама! У этой страны есть тайное имя,
и звучит оно — не Расея.
В ней слезами алмазными золотыми
предварят нас мытари и фарисеи.
ДЕКАБРЬ: ВИД НА КОЖЕВНИКИ
Бывает жизнь: известье,
как фото и конверт.
Бывает жизнь: поместье;
живущего в нём — нет.
Нынче — лёд поверх тел
мостов
крошится как мел.
Кости торчат из кожи,
города ложе.
Реки ледяной кинжал
загнан под рёбра моста.
Мост как живой лежал
и кожа его чиста.
Непредставима вещь
ближе, чем мост и стены.
Неотвратима речь
точно в конце вселенной.
Слышу ветер нездешней воли:
— Дух человечий! Видишь ли поле?
