1

С трудом отрываясь от того, на что он смотрел внутри себя, он медленно повернул полные воды глаза. Казалось, в них теперь так же медленно проступало изображение Андрея. Потом появилось выражение вопроса: что? Не видя ничего из этого, стоящий на коленях перед кроватью Андрей продолжал говорить: "Да? Да? Передашь? Тут вот, я написал, они там все, перечислены". Он все больше наклонялся к умирающему, пихая бумажку в сложенные на груди руки, в скрещении пальцев которых торчала горящая свеча. Умирающий не понимал, и в его прояснившемся напряженном взгляде был тот же вопрос. Андрей наконец заметил его: "Ты не слушал? Не слышал меня? Я же говорю, на, вот — он по-прежнему совал бумажку, — имена, потом посмотришь, когда ты их встретишь, ты же встретишь, ну? то передай, ну, от всех нас, там тоже сказано, от кого, ну, в общем, привет, ты передашь?" — тревожно спрашивал Андрей. Рот умирающего открылся, потом закрылся, открылся опять и из него послышался сухой шепот: "Я… не могу… смеяться…". "Ты не смейся, не смейся, серьезно, — торопливо говорил Андрей, — нет, но ты передашь? Тебе ведь это ничего не стоит". Умирающий приоткрыл щель между большим и указательным пальцами, и Андрей сунул туда записку, пальцы сжались. Серый рот умирающего стал растягиваться в стороны, открывая сухую темную щель. Он растягивался все больше и больше, до последней возможности, до какой губы могут растянуться в улыбку. Тогда его глаза закрылись. "Все, кончился", — услышал Андрей рядом и оглянулся, поднимаясь и чувствуя, как в нем растет и заполняют его удовлетворение и облегчение. "Теперь все подходим и прощаемся, — вполголоса говорила женщина. — Не толкаемся, спокойно, по одному. Сначала родственники. Вы — родственник?… Тогда подождите… Вы уже попрощались? — вдруг обратилась она к Андрею… — Это что? Уберите сейчас же, уберите". — "Я? Нет. Да. Попро… Это… это записка. Пусть, пусть, я прошу вас, останется", — горячо зашептал Андрей. — "Уберите немедленно, вы с ума сошли", — говорила женщина. Андрей не знал ее. "Не положено, уберите", — сказала рядом другая. "Возьми, возьми ее, сынок, не спорь, раз говорят", — сказал мужчина. Андрей почувствовал, как его окружили, в основном женщины, нестарые еще, но были и мужчины. Андрей беспокойно оглядывался на всех по очереди, ища взгляды: "Я прошу вас. Я… я вам заплачу". Первая женщина, которая, как он понял, всем здесь распоряжалась, уставилась на Андрея, будто вцепилась. Кружок вокруг стал теснее. Он лихорадочно доставал кошелек, расстегивал, чуть не роняя, вытаскивал стодолларовые бумажки и раздавал, не глядя, чувствуя, как встречает на пути пальцы, берущие деньги. Услышал, как кто-то сказал неподалеку: "Сумасшедший какой-то" — как будто отвечая на вопрос. "Да тебе-то что?" — отвечал ему другой голос. Женщина-распорядительница спокойно забрала причитающуюся ей бумажку, свернула и сунула за пазуху: "Хорошо, спасибо. Не волнуйтесь". И повернулась, чтобы уйти. "Но она останется там, останется?" — побежал за ней Андрей. — "Да, останется"— сказала женщина, ускоряя шаг. — "Вы ее не выкинете?" — "Я же сказала, что нет, молодой человек!" — она уже почти бежала. Андрей еще немного походил по комнате, напоминавшей залу, такой она была большой, и людей было много. Андрей еще раз протиснулся к кровати. Умерший лежал скрестив руки, свеча догорела наполовину, а из-под большого пальца торчала, завиваясь, бумажка. Он опять отправился на поиски распорядительницы, пугаясь про себя того, как она рассердится. Но она встретила его, будто ожидала. "Все еще волнуетесь? — спросила она улыбаясь. — Все будет в порядке. Мы не станем трогать ваше послание. Только сделайте, чтобы было понезаметнее". — "Это как?" — Ну не знаю… Суньте ему поглубже. Да, в пальцы. Идите, идите скорее, пока совсем не застыл". Она легонько подтолкнула Андрея. Повинуясь толчку, он почти побежал. Протолкался. Умерший лежал. Свеча горела и чадила. Из руки торчала записка. Андрей наклонился, как будто чтобы еще раз потрогать за руку, прощаясь, и протолкнул пальцем записку дальше. Ему показалось, что умерший пожал ему палец. Мать покойного, стоящая на коленях у изголовья по другую сторону, взглянула на Андрея, на сына, на его руку, но ничего не сказала. Андрей не понял, заметила она или нет. Он поднялся уже в который раз сегодня, чувствуя успокоенность и благодарность неизвестно кому. Это была благодарность вообще и радость. Едва слышно извиняясь, он стал осторожно пробираться к выходу. Его окликнула распорядительница. Он приостановился. "Все в порядке?" — "Да, спасибо." — "Ну, вот видите. До свидания". — "До свидания." Но она уже отвернулась от него. Совершенно счастливый, он сбежал по ступенькам и с сожалением замедлил ход. Ему хотелось и дальше бежать. Было очень жарко, вокруг все прело, мокло и парилось. Но и эта жара, при других обстоятельствах тягостная для него, казалась ему очень подходящей к тому, что сейчас произошло.




В пивном кабаке его уже ждали. Он плюхнулся на свободное красное сиденье, и как раз тогда, когда высокий торопящийся официант грохнул на стол перед ним строенные кружки. Андрей схватил одну и впился губами в потный холодный край. Ручка тоже была потная и холодная. Он только сейчас почувствовал, как было жарко.

— Ну? как все прошло? — спросил Валера, не торопясь тащивший по столу другую кружку к себе. — Нормально?

Андрей сначала кивнул из-за кружки, потом, оторвавшись, отдуваясь и вытирая пену с губ, произнес:

— Хорошо!… Да, все хорошо. Ага, — и немного опять кивнул.

— Передал?

— Передал, конечно. Прямо в руку.

— Ну, ну, расскажи, — Валера смотрел с любопытством.

— Да чего там, делов-то. Я ему говорю: на. Он говорит: давай. (Ну, то есть шепчет, — вспомнил он.) Я ему: точно передашь? ты смотри! — хорохорился Андрей, чувствуя, как медленно оставляет его напряжение.

— А он?

— А что он? Да, говорит.

— Хорошо. Значит, теперь прочтет.

— Да может, они уже читать там больше не умеют, — вдруг сказал третий, до сих пор молчавший. (Его все звали Толиком.)

Андрей посмотрел на Толика с ненавистью, отрывая от губ кружку, к которой опять было присосался.

— Ты меня не заводи, слышишь, пока я тебе вот, — он показал кружку, — не дал в лоб. Ты меня расстраиваешь.

— Перестань, — примирительно сказал Валера. — Ты же знаешь, он всегда болтает. Конечно, умеют. И умели и умеют. Как же иначе?

— Мммгу, — промычал Андрей, выражая полное отсутствие у него сомнений и берясь за пиво.

— И значит, они теперь все-все узнают. Что мы их любим, что помним, — оживленно говорил Валера. — Все-все узнают.

— Узнают! Точно!— с ликованием откликнулся Андрей, и его лицо за кружкой озарила счастливая улыбку.

— Много у тебя вышло?

— А?… А, да. Я всех написал. Восемь. Восемь имен, всех.

— Всех ли? Что-то немного.

— Нет, ну как, — он стал перечислять, загибая пальцы.

Валера слушал невнимательно.

— Ну, понятно. И Ксанку мою, да? Ксанку ты не назвал. Но ты вписал ее.

Андрей, уже опять принявшийся за пиво, остановил кружку у рта и смотрел на Валеру. А Валера не смотрел на него, а водил кружкой по столу.

— Ксанку, да? Вписал?

— Валера… Я…

— Ты вписал ее?

— Валера, понимаешь…

— Что?

— Я все время помнил…

— Ты ее вписал или нет? — заорал Валера. — Забыл… Ты забыл?

Он схватил сначала себя за голову, потом лег лицом на стол, потом быстро поднял голову и посмотрел на Андрея:

— Забыл, говори, сволочь!

— Я… Я не знаю, как это вышло… Но это ничего… В смысле ничего не потеряно… Я съезжу… Еще три дня… Я впишу… Там распорядительница… Ну, ты знаешь, это… ты бы ее видел… Это обхохочешься. Я договорюсь с ней. Я ей заплатил, и теперь она меня любит. Я попрошу у нее, возьму записку, да, теперь не вытащишь… Но я другую, я другую положу, он не потеряет… она не потеря-ет-ся, — бормотал Андрей, пока Валера неподвижно смотрел на него, потом вдруг бросился на Андрея, схватил за воротник и начал душить.

— Ты забыл… забыл… Зачем мне весь этот список… Мне плевать на них… На всех вас плевать.… Это же я, я придумал. Ведь не ты. А зачем? Чтобы Ксанка… А теперь Ксанка моя, она… не будет… знать, что я… помню… о ней, — приговаривал Валера, крутя ворот Андрея. — А все потому, что ты забыл. Да я убью тебя.

— Да как же не будет… — пытался Андрей разжать сильные руки приятеля. — Она и так знает… она же видит. Они оттуда все смотрят… и видят. Я просто потому передавал через него, что думал… им будет приятно получить, а не оттого, что иначе… не узнают, — пытался вырваться Андрей и уже хрипя.

— Молодые люди! — окликнули их из-за соседнего столика. И к ним уже спешил прежний высокий официант.

— Да, может, у них и глаз больше нет никаких, — проговорил Толик, бесстрастно наблюдавший всю сцену.

От этих слов, а не от окрика соседей и не из-за приближения официанта Валера разжал руки. Теперь они оба смотрели на Толика, Андрей — пытаясь отдышаться, Валера — потирая красные от Андреевых рук запястья.

— Что ты сказал?

Толик равнодушно пожал плечами.

— Да откуда вы знаете: вот записка эта? Может, туда с записками нельзя? Может, их там проверяют. Ну, как на таможне, а? я бы проверял. Чтобы заразу нашу не принесли.

— Молодые люди, — склонился над ними официант.

— Да, мы сейчас уходим, — отмахнулся Валера. — Вот допьем и уйдем.

Облокотившись на стол, высокий, официант переводил взгляд с одного на другого...

— Чтобы я этого больше не слышал, понял, ты? — сказал Валера, поднимая кружку. — Не все говори, а то знаешь… — он не закончил фразу.

— Да мне-то что? — равнодушно сказал Толик. — Просто странно это. Такая уверенность.
— Я вообще не понимаю, зачем ты его привел? — сказал Андрей, потирая шею.

— Ничего, пусть сидит. Главное, чтоб молчал… Все, все, мы уходим, уходим, — сказал он официанту. — Ничего больше не будет. Прости нас, друг.

Тот медленно, отлипая от стола, поднялся, все еще подозрительно оглядывая их. Потом повернулся и заскользил в другой конец зала.

— Вот ходит, — восхитился Валера. — Ты так не умеешь. Как этот, как танцор.

— Нет, — согласился Андрей.

— Сильно я тебя? Прости.

— Ничего.

— Очень ты меня расстроил, просто не знаю, как ты меня расстроил… — он покачал головой.

— Я понимаю. Я схожу еще раз, я попробую. Прости меня..

— Сходишь? Да, надо, надо что-то придумать. Говоришь, распорядительница? — он все качал головой, прикладываясь к пиву. — Говоришь, любит деньги? Может быть. Может быть, это выход. Подумаем. У нас еще есть время.

И опять замолчал.