ОЛЕГ ОХАПКИН
+ 20008. Один из известнейших поэтов питерского литературного подполья. Пламенная, обожавшая Россию душа.
К ДУШЕ СВОЕЙ
Каково тебе, душа, за гордость расплату
Чистоганом получать, приправой к салату
Тайной вечери твоей, горечь окаянну,
Пиру брань предпочитать подобно Траяну?
Каково в спор вступать противу века?
Уж не гибелен ли спор тот для человека?
Вот, повержено в постель в Сосновой Поляне
Тело твоё, моя душа, брошено, как в яме.
Распласталось по одру, читай, по дивану.
И никто не навестит... Как же перестану
Плакать, дура, по тебе? Сгноишь ведь в чахотке
И себя, и меня... Долго ль до Чукотки
Остается стране? Куда торопиться!
А уж если спешить, не лучше ль топиться
Не в воде, так в вине, коли петь тревожно?
Право, пить веселей, когда пить возможно.
Каково тебе со мной пить в одиночку?
Что ж никто из друзей денег на бочку
Не положит — не придёт? Эх, печаль-скука!
Круговая тщета, нищая порука!
Много ль жаловаться мне, душа моя? Вот я
Лежу в гриппе на сей раз, выхаркав лохмотья
Горла певчего в платок, сердце песня ломит...
Если к Богу отлетишь, кто мя похоронит?
Повремени, о душа! заведу собаку...
А то и бабу заведу... Люблю тварь всяку.
А ещё, и эта мысль страшнее могилы,
Мать-старуха жива... хватит ли ей силы
Схоронить меня, когда, душа, к Богу в руки
Попадёшь, не дотерпев распятия муки...
Гордость твоя, христианин, дух мой полунищий,
Не гордыня — горечь всех, живых твоей пищей.
А посему будь честна, душа моя, пой же
И на кресте, пусть одна, зато боли больше.
1970 г.
CФИНКС
Михаилу Шемякину
Ужасный зверь!.. Прекрасное лицо
В нём женщину таит с глазами бездны,
Но львиные объятия железны,
И этой мощью замкнуто кольцо.
Расщеплена пленительная суть
Ощеренным нутра звериным смыслом,
И если привести загадку к числам,
В ней бесконечность можно разомкнуть.
Двуполый образ — роковая смесь
Раздвоенных частей при двуединстве,
И в обоюдном двух начал бесчинстве
Единая вина пред третьим есть.
Но в чём подмена? Сей прелестный лик
Предполагает женщину и телом,
Но лев за поясным её пределом
Предполагает жуткий львиный рык.
Власть женщины, смиряющая льва?
Иль, может, лев, глядящий нежной бездной? —
Нет. В целом зверь порукою железной
Попрал кого-то третьего права.
Кто он? — Скорей всего, конечно, лев,
Поскольку ложь лица скрывает нечто.
Итак, лицо... — Жена!.. — А ниже плеч-то!..
Ужасно! Замкнут круг. Пред нами блеф.
Разгадки нет без третьего лица.
Зверь неспроста во образе двоится.
В лице, как видно, мать его таится,
В породе же сквозят черты отца.
В смешении различных двух природ —
Весь человек, что надругался глине.
В насильнической этой образине
Поруганы: он сам, земля и род.
Увы, Эдип!.. Сей Сфинкс не твой ли рок?
Его черты искажены обманом.
Не стой же трепеща пред истуканом!
Над бездной он даёт тебе урок.
1972 г.
САНКТЪ-ПЕТЕРБУРГЪ
Кто там скачет, хохочет и вьюгой гремит?
Это Санктъ-Петербургъ. Бронза, хлябь и гранит.
Не Орфей, не Евгений, но, ветром гоним,
Со стихией — стихия — беседую с ним.
Петербург — это больше чем город и миф.
Слышу вой проводов. Это — лирный прилив.
Город мой! Всероссийский, аттический бред!
Сколько слышал ты диких и тихих бесед!
Не твоей ли красы золотая тоска
Нашей лирной грозы изломила каскад?
Я люблю твой знобящий, завьюженный вид,
Город жизни моей, жуткий сон Аонид!
Нет, не Тибр и не море — студёная зыбь
Петербургской Невы, инфлюэнца и грипп...
И не стон Эвридики, но струнная медь
Будет в сердце гранита нестройно греметь.
За надрывную муку орфических струн, —
Заклинаю тебя, Фальконетов бурун, —
Вознеси мою душу превыше коня,
Или призрачный всадник раздавит меня!
Но за дивную мощь триумфальных громад
Я готов и к погоне, и к визгу менад.
Кто там скачет? Ужели незыблемый конь?..
Сколько русских певцов — столько грузных погонь.
Сколько грустных провидцев, над каждым — Ликург.
Кто там скачет? То — Кастор. Держись, Петербургъ!
И за ним — Полидевк... Диоскуры в ночи.
Это Пушкин и Лермонтов к вам, палачи!
Это Клюев и Блок по пятам, по пятам...
Ходасевич, Кузмин, Гумилев, Мандельштам...
И Эриния с ними — Ахматова... Ах!
Я еще там кого-то забыл впопыхах...
Но довольно и этих. Стихия, стихай!
Эх, Россия, Мессия... Кресты, вертухай.
1973 г.
* * *
Неужто азиат?
Нет, россиянин ты,
Тому свидетель мат
Отменной чистоты.
Тому свидетель нрав
Смиренный и крутой.
Себя перелистав,
Ты вспомнишь нечто. Стой!
Не европеец ты
За так себя листать.
Мы русичи, просты
Друг друга опростать.
Хитёр характер наш.
Росс торговаться рад.
Тысячелетний стаж —
Крестьянский наш уклад.
Европа? То — уклон.
Монголы? Экий срам!
Не к немцу ль на поклон?
В Царьград, в Софию, в Храм!
А то и на Восток
За Обь, в Сибирь, в Сибирь!
Милиции свисток,
Байкал и Анадырь.
Да мало ль этих дыр?
Возьми хоть Сахалин,
А то Алдан, Таймыр
До самых украин.
А то и Колыма...
Оттоль возврата нет.
Вселенская тюрьма,
Привет тебе, привет!
Да кто же ты? бандит?
Бродяга или вор?
Да русский я, пиит,
Не лаю на забор.
По мне закон — закон,
А беззаконье — склад
Характера. Погон
Не выношу, Виват!
Азиец, славянин,
Отчасти финн, варяг,
Олег от имянин,
И от богатства наг.
Так, от природы гол,
Как все вокруг, увы,
По матушке — сокол,
По отчеству с Невы.
* * *
О, до чего же наша жизнь грустна!
Бывает счастье. Но оно уходит.
Звезда высокая передо мной — блесна,
Как будто в небе спиннинг кто-то водит.
О, до чего же наша жизнь темна!
Бывает солнце. Но опять ненастье.
И что такое сон? Быть может, счастье?
А пробужденье? Краткая весна?
Когда же будет плодоносный свет?
Ужели не дано его при жизни
Душе увидеть? Сердцу где ответ?
Ведь дорог он при общей дешевизне.
Все дешево при жизни было мне.
И сердцу не ответила судьбина.
Уж большая известна половина
Судьбы — потери грустные одне.
И если что осталось на душе,
То разве грусть о том, что жизнь проходит,
Как будто в небе спиннинг кто-то водит.
Иль я как окунь на блесне уже?
* * *
Душа отстрадала. Стоит, как поденщик ненужный.
Куда и кому это всё предложить?
Когда-то я был богатырь. А теперь вот недужный.
И годы — своё. А всё хочется жить.
Зеваешь с утра. Надо чаю попить, накуриться —
Бывалое сердце на день разогнать.
И как там в Писанье — умножит сторицей
Господь упованья твои. О, когда бы их знать!
Душа отстрадала. Глядит пред собой одиноко.
А с кем по душам? И на что уповать?
Звезда чуть мигает высоко, и боком, и боком
Мне вышло — последний свой чай по утрам допивать.
* * *
Душа глубокая не знает
Порой, как выразить себя.
Сквозною раной в ней зияет
Вся жизнь, рыдая и скорбя.
А что и остаётся в сердце —
Невыразимо потому,
Что нет названья боли смерти.
В предположениях тому —
Что деется в душе, покамест
Витийствует поэта стих?
Какой расскажет мне акафист
О нисхождениях моих?
Такого в них, поди, не пишут.
Да и акафисту ли знать,
Как скорбь на скорбь, как бисер, нижут,
А тела смерть все ближе, ближе.
И вот уж нечего спивать.
Хохлацкая, вторгаясь, мова
Заменит русское словцо.
В душе молчит о жизни слово
Оставшееся остального.
И грустен человек лицом.
* * *
Загадочна грехопаденья
Природа. Сколько ни живи —
Найдутся в жизни совпаденья —
Вот миг, и всё продешеви —
Все твои скудные богатства —
Всё, что накоплено в трудах.
И что там было — святотатство —
Иль что страшней — увы и ах!
Уж поздно. Каяться пристало.
И что о жизни вспоминать?
Была вся жизнь, и вот не стало.
А что в остатке? — Благодать.
* * *
Что-то тайное в небе вершится.
Слышно: дальний летит самолёт.
Снег на крыши попоной ложится,
Ангел тайно о Боге поёт.
Кто-то свет в темноте выключает
И уходит в объятья любви.
И душа в тишине замечает —
Парки вяжут обрывки судьбы.
Сердце слушает Ангела тайну —
Что поет он в ночной тишине.
С неба брызжется свет неслучайный.
Муж в соитье прижался к жене.
В небе — тайны любви и наитья.
Час ночной тишиною нашёл.
Днем объявят планеты событья,
А пока на душе хорошо.
В небе Ангел свободный летает.
Видит он — ты задумчив и тих.
В небе вечная тайна святая,
И приходит таинственный стих
Прямо в сердце ночному поэту.
Ангел тайно о Боге поёт.
Жизнь вращает живую планету.
Тишь сознанью уснуть не даёт.
И творится наитие в сердце:
Бога слышит в природе оно.
И далёко, далёко до смерти
Парки шепчущей веретено.
* * *
Вот птичка малая, ночная
Запела вдруг и продолжает петь.
Душа печальная, я знаю,
Тут встрепенулась — тоже ведь
Когда-то певческой была и тоже пела.
С тех пор молчит былая медь.
А ведь счастливою умела
Быть — не хотела умереть.
Теперь хоть птичка взволновала
Её и разбудила вдруг
Всё, что на сердце разом пало, —
И слух весенний, и испуг.
А ну как птичка петь не будет,
И снова залетейский мрак
Войдёт мне в душу и разбудит
Психиатрический гулаг,
И снова стану я несчастным,
Каким когда-то Иов был...
Но птичка весело, с участьем,
Передаёт весны мне быль.
Весна — она разбудит птичкой.
И встрепенётся вновь душа.
А скоро — красное яичко,
И жизнь, быть может, хороша
Покажется хотя б на время —
Пройдет убойная печаль,
Невы владычественной стремя
Качнет, как лодку о причал,
Мое тяжёлое томленье —
Все мысли Иова в ночи.
Быть может, даже умиленье
Меня коснётся. Но молчи!
Спугнуть, пожалуй, радость можно,
И птичку певчую тогда
Уже пропустишь. Невозможно.
Весна. Томленье и года.
И усыпительная ночью,
Как безучастье, — тишина.
А ведь явилась мне воочью
Весна. И стало не до сна.
Вот птичка малая запела.
Её я ждал и слышу, весь
Как встрепенулся. Что за дело!
Ещё я жив в природе здесь:
А завтра запахом черёмух
Разбужен буду. Я застал
Цветенье радости у дома.
Жизнь будет вечно — я читал.
2000
НАВИГАЦИЯ
на середине мира: главная
станция
город золотой
корни и ветви
новое столетие
вести
озарения
