ОЛЬГА РОДИОНОВА
СОЛО ДЛЯ ГОЛОСА И ЭЛЕКТРИЧКИ
стихи 2007 — 2008 г.г.
стихи 2007 — 2008 г.г.
СОЛО ДЛЯ ГОЛОСА И ЭЛЕКТРИЧКИ
...ууууууууй-юююй!.. —
под насыпью март далеко-далеко петергоф
качаешься в такт поможите кто можете жить
кто можете алую клюкву на слове любофф
от станции к станции на перестук умножать
покуда состав дребезжит
я бы с тобой поговорила
голосом мартовской электрички
кошки упавшей с дерева в погоне за воробьём
воробья напившегося из лужи
и даже хуже —
голосом рок-н-ролла
голосом жалкой вагонной певички
голосом той привычки
которую возненавидим но не убьём
ууууууй-юююй!.. —
на юг продолжая качанье кончая с собой
с тобой никогда не кончая неважно даром
мы сами невместные следует мысленный сбой
и крик электрички летит к станционным дворам
как пушкин летит в эрзерум
я бы с тобой поговорила
поздно все станции пролетели
мальчик в наушниках танцует в проходе твист
все отворачиваются устало
и я перестала
смотреть и глаза закрыла
а март болит как синяк на теле
и вздрогнув давит на клавиши стремительный машинист —
ууууууууй-юююй!..
*
Он перелистывает меня, пролистывает, откладывает на потом.
У него дела, календарь вперёд на тысячу лет забит.
Я говорю себе: забудь, — дурью маясь, как животом,
Я многое говорю себе, — напоминаю, чтоб не забыть.
Я напоминаю себе животное, живущее в темноте,
Болеющее от холода, блюющее от жары,
Я напоминаю себе, что не бывает такой игры,
В которой правила справедливы в своей простоте.
Вот возьмем, например, те же прятки,
Все разбегаются, только сверкают пятки,
А я одна стою посреди двора —
Ду-ра.
Или возьмём, например, кино — хлопушка, мотор, итак...
Я оборачиваюсь по команде, но молчу, молчу.
Не потому, что я разговаривать не хочу,
А потому, что всё понятно и так.
А мне кричат: давай, говори, ведь это игра, игра.
Но я молчу, потому что ду-ра.
Или, наоборот, — давайте представим наоборот:
Мне кричат: замолчи, закрой, наконец, свой рот!..
Но я говорю, говорю, потому что в груди дыра.
Ду-ра.
И вот я сижу и пишу в потрёпанную тетрадь
Правила, по которым согласна буду играть:
Чтобы всегда весна от Курил до Анд,
Или, по крайней мере, осень — золото, серебро.
И в конце обязательно хэппи-энд
И всепобеждающее добро.
Он перелистывает, пролистывает, как просроченные счета.
Господи, — говорит, — ты ещё глупей, чем я думал.
Ну и ладно, мне всё равно, пусть я дура.
Главное — ты прочитал.
ДЕЛИРИЙ
1.
Над местом раскопок гроза, не заглядывай в яму,
там глина плывёт, оползают руины, смещаясь.
На дне, в заколдованной луже, бессильно вращаясь, —
обрывок пергамента, карта, ведущая к храму.
Кости,
обнявшись, вцепившись, сцепившись в отсутствии плоти
погружаются в жижу, в глину, время, космос, танатос, — не заглядывай в яму
там мы —
наши лёгкие кости, плоские животы, переплетённые пальцы:
никаких артефактов, только глина, всосавшая камни вероны,
о мой ромео
когда-то
я носила синее платье.
Не кончится ливень, о карта потопа, о морес,
о темпера, бедные люди, не видно зари там.
Какая бескрайняя глина, ромео, — раз двести омоясь,
останешься грязным, испачканным, бедным, зарытым, зарытым.
Ты понимаешь?
никогда не заглядывай в яму;
в неё сползает куст, усыпанный чёрными ягодами.
Смородина, ромео
смотри, смородина —
когда-то мне нравился её запах.
2.
Здравствуйте, самураи. Я вам хотела сказать, что лето
почти уже кончилось, скоро август, невероятно, правда?
дьявол в последнее время, как выяснилось, носит прада,
девушки носят гэта.
Одна из них ежедневно срывает новую ветку,
и следующую ветку зачёркивает на карте метро,
сначала снизу, потом сверху.
У её поцарапанных колен
встаёт утро, и ночь выворачивает нутро.
Она едет по кольцевой, у неё на пальцах двести колец —
по одному на каждое время года:
она носит гэта.
Граждане самураи, следующая остановка — гостиный двор!
Прекратите, пожалуйста, целоваться по ходу движенья!
На лицах у взрослых странное выражение —
вроде бы: «эх», но, скорее, всё же: «ну, вот».
а девушка с картой не обращает внимания, она поёт
бесконечную песню с перерывом на перелёт
из одной стороны тьмы в другую сторону света.
И она, как вы, наверное, уже поняли, носит гэта.
Но тот, второй с краю, её не видит и не узнаёт,
несмотря на сравнительную конкретность карты метро
и проездного билета.
Не смотри на меня так, я не ношу гэта.
3.
Делириум вечерний — такой цветок, белый, полупрозрачный.
Его лепестки немного чёрные изнутри, в самом сердце.
Он бред, но кому это важно, в конце концов, когда скоро конец света?
Останови меня, я раскрутила карусель и не могу затормозить.
Если не остановлюсь, улечу в космос и там замёрзну,
или, наоборот, сгорю.
Поймай меня, гражданин участковый,
сравни моё лицо с чёрно-белыми «их разыскивает...».
Только смотри внимательно, я могу притвориться невинной,
и тогда ты упустишь квартальную премию и поощрение от начальства,
и нинка тебе не даст, потому что ты лузер,
не мог поймать то, что само шло в руки.
Поймай меня, пока я не улетела в космос вверх тормашками,
гражданин начальник.
4.
участковый вагиф выливает в кружку
позавчерашние остатки, —
бурда, блин, —
и хмуро рассматривает останки
нэ трогай тут ничэго, это мэсто преступления
дарагой
данилов всё-таки переворачивает труп ногой,
а ерофеев записывает, стараясь не отвлекаться на запах:
"в одна тысяча четыреста втором... головой на запад..."
слушай, вагиф, у тебя кобура расстёгнута, —
говорит данилов, заранее усмехаясь
да не там — ниже... ниже... ниже...
ерофеев старательно отворачивается от тела
а я тебе говорила — лови, пока я не улетела
а теперь никакого смысла
начальник, я тебя ненавижу,
куда ты смылся?..
ну, хоть сейчас-то загляни в ориентировку, — ничего не напоминает?
синее платье
синее
«причина смерти — падение с карусели», —
записывает ерофеев и поспешно выходит во двор
там цветёт вечерний делириум и происходит обычное бытовое веселье
переходящее в дружеский разговор
ромео, мы с тобой одной глины.
это не преступленье, но ты мог бы раскрыть висяка,
которому пятьсот лет примерно,
если бы верил в особые приметы.
и смело пришел бы к порогу твоей ненаглядной нины,
или как её там, и смотрел бы соколом свысока,
имея в кармане премию — как раз подарок на именины.
а так я даже не знаю, чем тебе и помочь.
ерофеев вон до сих пор зелёный, как гриб в салате.
не курит, а туда же.
дальше —
за горизонт цепляется синее платье.
делириум складывает лепестки. наступает ночь.
*
я повторяю: грааль, грааль, грааль
он говорит: перестань уже, надоела
это не имя, не вещь, не душа, не тело
ты же всё тот же лёд, как тебя ни жарь
ты же всё тот же ад, вековая стынь
жаль, но беда с тобою, небесной жабой,
что тебе ни слабай, ты не станешь слабой,
так что молчи, молчи уже, перестань
не притворяйся, чаша пустым-пуста
узок небесный троп, голоса постылы
тех, кого не пустили — а нас пустили —
чтобы волшебным ядом смочить уста
я бормочу: грааль, сей кликуший транс
необъясним, а ты объясним местами
рыщут по тропам рыцари, розенкранц,
наполовину сросшиеся крестами
ищут по скудным сведеньям, о мейн глюк,
самое сокровенное из сокровищ
в их золотых глазах ничего не скроешь
ключик-замочек-дверца-тук-тук... тук-тук...
я же пытаюсь пытаюсь пытаюсь — ты
не понимаешь, что ли, какая пытка
вкус описать словами того напитка
розового, как сросшиеся кресты
РОЗМАРИН
Ане
Розмарин происходит от латинского «rosmarinum», что означает «морская роза». Разные народы почитали розмарин священным растением.
Греки посвящали розмарин Аполлону — богу солнца, медицины, музыки, поэзии и ремёсел. Римляне считали его священным растением,
символом верности, любви и дружбы.
1.
мэри-энн считает до десяти
с птицей в ухе с облаком в голове
птица птица смилуйся не свисти
ночь такая светлая дайте две
восемь семь неважно вчера был дар
а сегодня полный передник дыр
что там в расписаньи потоп пожар
наспех нарисованный лытыдыбр
почтальон нахохлился дождь намок
ванька-мокрый аленький бальзамин
он расцвел сегодня вчера не мог
со всех ног лови побеги за ним
у него в карманах бренчит с утра
то орёл то решка попал свезло
что там эта птица поёт сестра
ничего не слышно алло алло
2.
опять плести по берегам венок, мочить подол,
и бормотать: «прощайте, гамлет, здравствуй, мумми-дол»,
кувшинки, лотосы почти, раскладывать в ряды:
о нимфа, помяни, проcти, забей, налей воды.
нимфея, именем — гляди — твоим латынь горда,
морская роза на груди, да вечность изо льда,
и слева шип, и колыбель, как эшафот, скрипит,
и я не верю, хоть убей, тому, кто ночью спит.
и я не помню, кто кого в итоге уморил...
зачем вам лотос, нет его, — возьмите розмарин.
3.
с вечера до утра зыбь на морском пути.
имя скажи, сестра, — нет, не скажу, прости.
в гавани всех скорбей порваны невода.
здравствуйте, воробей, — здравствуйте, господа.
что привело вас в брель осенью, мой герой?
в днище дубовом брешь, в сердце пчелиный рой.
жалко, что горизонт, в принципе, достижим.
но всё равно резон есть соблюдать режим.
вовремя лечь спать, вовремя сесть есть.
времени злая пасть вас не страшит? — йес!
парка, что там прядёт, крутит веретено,
скажете, не найдёт вас никогда? — но!
да вы храбрец, сэр. выпьем за ваш успех!
и на закуску сыр. и на прощанье смех:
нет никаких звёзд, кроме морских роз,
нет никаких роз, кроме морских звёзд.
в гавани у камней плещется чей-то плащ.
в море полно огней, радость моя, не плачь.
крысьим вослед хвостам тянется сеть зари.
здравствуйте, капитан, — здравствуйте, роз-мари.
4.
ваше величество господин король
мне вчера приснился ужасный сон
и уже не первый уже второй
и уже неважно о чём был он
важно что приснился и встал в углу
весь такой взъерошенный как во сне
посадили ангела на иглу
он слетел с иглы и пришел ко мне
здравствуйте пожалуйста как дела
протянул крыло руку мне пожал
и уже неважно что там игла
все равно война и пожар пожар
ваше величество мне пора
совершить предательство вышел час
полон двор врагов на дворе игра
вроде непонятно но всё про вас
я вернусь когда беглецов сочту
разыщу поймаю казню спалю
я ваше величество не вас люблю
а мечту мечту
5.
сначала надпись: "still awake" — не спи.
через милю, что ли, еще одна — "still alive".
я не сплю, не сплю, я слышу собачий лай,
крики чаек в дюнах, шуршанье босой стопы.
дорога уходит вправо, к побережью, а слева написано: "BRIELLE — 1 MILE"
миля до бреля, но мы не поедем в брель.
брель, брель, стилл эвэйк, говорю, не спи, ты меня замаял,
призрачный маячок, ночная тень, акварель.
аква марина, статуя в чаше фонтана, девушка с веслом, пионер с горном,
мальчик с дельфином, с дудкой, с перевязанным горлом,
здесь добывали соль, здесь жили вампиры,
здесь разрушались побитые временем корабли,
обошедшие по морям полмира,
но никогда не увидевшие земли.
неверленд — звучит гордо.
брель, брель, полусонный бред, стилл элайв, стилл ин лав, оставайся живой,
брень-брень, бубенчик в три позвонка,
я оборачиваюсь и шепчу дороге — пока-пока,
огибая по левому ряду корабельные мачты над головой
и призрачный свет маяка.
когда-то в штате флорида в центре ненастоящего городка
была маленькая статуя — мальчик и девочка, пускавшие корабли в фонтане
мы гладили бронзовые позвоночники, говорили им — пока-пока,
мы вернёмся, вы только не уплывайте далеко, возвращайтесь издалека,
именно для возвращений требуются скитанья.
в последний приезд мы увидели, что фонтанчик исчез,
а вместе с ним и статуя, куда-то они уплыли
на своих корабликах, мальчик и девочка, жили-были,
и больше мы их не встретим нигде, разве что в бреле,
в городе соли и слёз.
я знаю, что там, в запущенном светлом сквере,
почти зимой, в ноябре ли, кажется, в декабре ль,
посреди замусоренного фонтана, как беспризорное детство в пустом партере
мерзнет под снегом бронзовый мальчик, амулетик мой, талисманчик,
пионерчик. но мы не поедем в брель.
*
подводник Кузьмин обитает на улице имени себя
он разводит фрезии в свободное от подводной работы время
раскладывает луковицы на батарее, сопя
и мурлыча под нос песни Машины времени.
фрезии не прорастают, хоть плачь, за весной весна,
Кузьмин переходит на группу Аквариум, но это не помогает
он проблемой балконного садоводства обеспокоен весьма,
а фрезия сидит в земле, дрожит и изнемогает,
и думает: боже, Кузьмин, ты всё-таки идиот,
неужели ты правда веришь, что я расцвету для такого?
подводнику садоводство ни капельки не идёт.
и Кузьмин вздыхает и переходит на Щербакова.
А фрезия сопротивляется из последних цветочных сил,
цепляется, упирается, старается-умирает.
что-то давно он тут не был, удобрения не вносил,
где его, интересно, носит, с кем он там загорает?
Подводник Кузьмин ушёл под воду в апреле и назад не идёт.
На позывные не отвечает, никто уже и не ждёт.
А фрезия выбралась наружу, смотрит в окно, цветёт
и думает: ну, Кузьмин, какой же ты всё-таки идиот!..
ГАУДИ
Антонио Гауди погиб в Барселоне 7 июня 1926, сбитый трамваем неподалеку от собора Sagrada Familia.
В бессознательном состоянии, в ветхой одежде, его доставили в больницу Святого Креста —
специальный приют для бедных, из которого ему уже не суждено было выйти.
Саграда Фамилья, трамвай, Барселона, сиеста.
Мираж, отражение в небе, скольжение к небу.
Венец, леденец, марципан. И миндальное тесто
Полудня, ползущее медленно сладким по нёбу.
Собор — перекресток Любови, Надежды и Веры,
Термитник, проколотый солнцем, приколотый к месту.
Скорее, Антонио, ночью все ангелы серы,
А в полдень от света не видно ни Бога. Сиеста.
Трамвай, приближаясь, звенит. Устремляясь в зенит,
Саграда Фамилья сияет крахмальной сорочкой.
Вонзаясь в зрачок ослепительной яростной точкой,
Твой ангел-хранитель, мерцая, уходит в гранит.
Храм — сахарный колокол, мастер, слегка подсолить —
И он оживёт. И для этого — хоть под трамвай.
Ола, Барселона, глициний нарядный салют.
Окраины празднуют алую жизнь, наливай.
Разлей по бокалам полудня, пронзённым насквозь
Лучами, — как сладко и остро, и смерть прожита.
Спасибо, трамвай, в перекрёсток вбивающий гвоздь.
Теперь тормози у больницы Святого Креста.
Над летней спиртовкой небесный пожар голубой.
Трамвайчик звенит, перекресток лежит, чуть живой:
Портал Рождества, то есть Вера, Надежда, Любовь...
И кровь, как сироп, растекается на мостовой.
*
Инфант примеряет корону, листает коран,
В коране приметы вчерашнего дня узнает.
В окне наблюдает торжественный башенный кран
И слабо курящийся дымом кирпичный завод.
А там заводчане кусают вчерашний батон,
У них перерыв на обед, перекур и кефир.
И только один озабоченно месит бетон
И слушает новости сфер.
А там, в новостях, говорят про большую войну,
В эфире поручик гитаре срывает гортань.
Не надо, не слушай, тебе говорят, перестань,
Все знают, что радио попросту гонит волну.
А там, на волне маяка, на луче маяка,
Качается лодка, кончается пресный паек.
Инфант примеряет чудесный колпак дурака
И что-то поет.
Он что-то поет, непонятным своим языком
Бормочет, лепечет, цитирует, крутит мозги.
А в мире война, и кругом, как ни жаль, но враги,
И город заносит песком.
Я стою босиком
На кромке волны и касаюсь эфира носком
Разутой ноги.
*
мой друг раскладывает семь нот,
тасует этак и так,
запишет, глянет, листок сомнёт,
потом с отвращеньем глаза сомкнёт
и вычеркнет пятый такт.
скрипичным ключом отмыкает слух,
нервно свистит, скрипит,
считает до трёх, а потом до двух,
а потом ложится и спит.
наутро до проклюёт висок
и ре зарежет как нож.
он натянет один, а второй носок
забудет под грудой нот.
он запишет левой — вон ту, вон ту,
подведёт черту — решено! —
зубную щётку держа во рту
и тупо глядя в окно.
теоретически всё окей.
листы устилают пол.
ноты катятся по щеке —
ля — слёзы — соль — пот.
он долго примеривается — не соврать, —
флейту к губам поднося...
а флейта отказывается играть —
в ней музыка
кон-чи-ла-ся.
ЧЕПУХОВИНКА
на юг, на юг, где ангел сломал весло,
где кто-то на небе пишет, а я читаю слова,
на юг, где станет, как раньше, мне весело,
возьмите меня, я стала совсем слаба.
от этой зимы ледяной возьмите, купите сластей,
какой-нибудь хоть леденец, я в желаньях вполне скромна,
петушок на палочке, простенько, без затей,
возьмите меня на юг, там всегда весна.
я не стану просить невозможного, поцелуев в меду,
вкус миндальный, медальный профиль, стальной живот,
я постою в сторонке, попросите — отойду,
заболит — подую, до севера заживёт.
на юг, моя радость, лечить надоевший кашель
атласной кожей, сиропом мятным и манной кашей,
где на небе пишут, что всех нас любят весьма,
где всегда весна.
*
Скорлупа, ракушка, кокон...
Одиночек в одиноком чем утешу я?..
Золотых подводных окон свет и чешуя.
В бездне призрачного мира празднично хрупки
Проплывающие мимо райские садки.
Мглы мерцающей, бессонной, — сонной всё равно, —
Иисус стопой пронзённой попирает дно.
О, ракушками обросший Образ, тень Отца,
Обещающий: не брошу слабого пловца, —
Ты простёртыми руками ловишь, ловишь нас веками
У самого дна.
Тонет — камень. То не камень —
Раковина.
соскреби накипь вины миллион лет сотри —
вместо сердца у раковины монетка внутри
образок вечности медальон амулет
прошлого человечества след
тычусь в ладонь Твою Боже рыбой в прилив
чешуйкою к лунной коже образок прилип
Боже мой, как долго падать — дольше, чем века, —
В обломках истлевших палуб, в облаках песка,
В стаях рыб, в медузах бледных,
В извести костей скелетных,
В мерзости земной, —
С тем, последним из последних плачущих со мной.
О, ловец подводных лодок, богат ли улов
Тех, кто бескорыстно ловок в сочетаньях слов?
Тех, кто кружит рыбой бедной над манящей тайной бездной
В гулкой тишине
Или ждет монеткой медной
В раковине?..
ЧЕБУРИНО
Ане и Вадику
1.
Черубино, дух трамвайный, воробей в вагонной давке,
О, поймайте, удержите, дайте, дайте!..
Что за слово «перекрёсток», что за корень мандрагора,
Что за город, мой прекрасный, что за город?
В нем живут чужие птицы — те же люди, но в полёте,
В нем гнездится дикой жабой ангел кашля и ангины,
Бедный мальчик, не сердитесь, не скучайте, не болейте,
В этом городе все люди андрогинны.
В этом городе неправедном руками не поймать
То, что хочется потрогать и сломать.
Ну, поймайте же его, он так колотится о стекла,
В это солнце, в эту жесть, в этот желоб кровостока,
В эту жалость, в эту нежность, в этот город воробьиный...
Дух трамвайный, Черубино. Ад кромешный, Черубино.
А поймаешь — просто птаха, ком отчаянья и страха —
Ну кому она нужна?..
Город бредит мокрым мартом, и бредет по странным картам,
По трамвайным путям весна.
2.
В этих арках гнездится страшная инфлюэнца —
Замотайте плотнее шейки, надвиньте шапки.
В этом городе очень просто откинуть тапки,
Если небо с утра откалывает коленца.
То свистит, то, простите, воет античным метром,
Это дождь или всё же снег?.. Я не знаю, помесь.
Вот несчастного одного подхватило ветром —
Он на зонтике улетает, как Мэри Поппинс.
3.
Друг мой город, я вас люблю пламенно и странно,
Вы мой враг, ваш портрет моей помадой испачкан,
Детский голос, вороний клюв, — Анна моя, Анна! —
Этот город такой барак для больных испанкой.
Ах, фиеста, Терра дель Соль, изломанный Лорка!..
На ботинках застыла соль, ледяная корка.
И звенит, дребезжит стекло в телефонной чаше:
Вас не слышно, алло-алло, говорите чаще!..
По растоптанным зеркалам, гранитом хранимы,
Вы спешите, не чуя ног, в метрополитены,
Неудачные образцы, иже херувимы.
Я целую вас навсегда в каменные стены.
4.
Ещё и Гофман, о да, и Гофман, конечно, тоже.
Немного жуткий, немного нежный, немного тайный.
В любой тягучей страшилке зимней он выйдет — крайний,
Как вор трамвайный, как шут трамвайный, как бес трамвайный.
Он безбилетный ловец иллюзий в балетной ложе.
Я этих сказок немало знаю, вот вам — какую?
Сюжет заезжен, финал банален, но я рискую:
Когда метель хризантемой белой, ружейным дулом,
Когда я плакала, где он бегал, о чём он думал?..
Мой страх царапается и лезет меж позвонками,
И звон трамвайный, и стук оконный, и лязг машинный...
Но Дроссельмейстер в окне железном всплеснёт руками,
И на подножке мелькнёт и сгинет сюртук мышиный.
Я этих сказок немало знаю, но эту — спрячу:
Зачин тревожен, сюжет банален, финал заманчив...
Я сочиняю её, смеясь, и немного плачу —
Чтоб вас утешить,
Тщеславный мальчик.
5.
Ты и не знаешь, как ты любима,
А ведь это просто, как дважды два,
Моя маленькая Черубина,
Девочка Зелёные Рукава.
Ах, не умею я пасти народы,
А то бы были вы почти цари,
Мои восхитительные уроды,
Мои отродья и упыри.
Остановитесь вот в этом ракурсе —
Щелк — и вылетела душа,
Весело насвистывая оду к радости
И птичьими перышками шурша.
6
В пятом часу утра, в марте,
Отыскиваешь на карте
Город, провал двора,
Окна,
Потом одно
Окно.
На стекле, налепленный криво,
Лист альбомный:
«Я никогда не забуду Рио-
де-Жанейро и жар любовный».
В каждой девочке в этом городе
Гнездится мальчик.
В каждом мальчике — ангел.
В ангеле — игла.
И в завершение этой сказки
Я хочу сказать вам, что вы хорошо устроились,
Птенцы гнезда Петрова —
Городские сумасшедшие,
Мусорные воробьи,
Анхель и анхель.
У вас весна.
Поэтому я никогда не забуду Рио-
Де-Жанейро.
слегка ритмизированная проза жизни
когда-то я всем говорила, почти не шутя при этом,
что моё представление о счастье — это дом и сад:
чтобы розы и пчелы, и белая коза.
ну, вот, дом у меня есть, и крохотный сад, и розы.
пчёлы летают летом, но, правда, без улья,
потому что я не знаю, где покупают ульи и эти самые рамочные пчелопакеты.
а сегодня мне приснилось, что у меня есть коза,
и именно белая.
я её доила.
никогда в жизни не доила коз.
рядом стояла моя покойная бабка
и говорила удовлетворенно:
молодец, учись, женщина должна уметь всё,
и это тоже.
белоснежное молоко в ведре вызывало у меня тихий восторг.
и вдруг оно сделалось грязным,
а потом почернело.
почернело и свернулось, превратилось в тёмно-серый творог.
а я не знала, может быть, так и надо —
я же говорю, я никогда не доила коз.
потом ко мне подошёл мальчик испанского вида,
такой маленький гранд, одетый, как на портретах энгра, —
не знаю, почему, не спрашивайте, это же был сон.
я его поцеловала, и он на глазах постарел.
но это неважно.
я проснулась и вспомнила, как рожала детей.
это важно.
мой сын родился в умирающем советском союзе,
в сибири,
в сомнительном маленьком деревянном роддоме,
куда привозили цыганок, бродяжек и пьяниц.
там плохо топили, и уборщица возила тряпкой и материла
орущих дикими голосами тёток.
меня привезли туда,
потому что у меня не было справки об анализах.
я боялась кричать, боялась даже стонать,
и чуть-чуть не умерла,
потому что ко мне никто не подходил —
раз не орёт, значит, не больно.
мой сын родился в крещенье.
и когда я открыла глаза и увидела его,
он лежал на белой каталке с тремя другими младенцами —
самый крупный, я его сразу узнала.
у него были длинные чёрные волосы,
огромные чёрные глаза и выпяченные губы.
кожа от асфиксии и отрицательного резуса была очень тёмной,
и я подумала, что родила негритёнка.
он был очень красивый, не то что другие младенцы,
и акушерка сказала, что впервые видит такого красивого ребёнка.
она созвала всех уборщиц и показывала его, и все ахали и говорили: какой красивый мальчик.
а я еле слышно сказала, что это в отца,
а врачиха сердито сказала: в какого отца, когда у него такая красивая мама.
дочку я родила на пасху
в ужасном госпитале кони-айленд в нью-йорке
я лежала и смотрела, как в аквариум,
в огромное, во всю стену, стекло.
за стеклом был длинный стальной прилавок,
стальная раковина и надетый на конец водопроводного крана шланг.
шланг держала в руках невнятная тётка в зелёной робе,
а другая тётка приносила младенцев и складывала их на прилавок.
первая придвигала их к себе, одного за другим, как на ленте транспортёра
у кассы в супермаркете,
брала за ножку, и, поворачивая на прилавке, окатывала из шланга.
дети скользили, как мясо, — в основном, испанские дети.
и вот я узнала свою дочь, она была самой крупной,
пять килограммов, сто граммов,
и у нее были светлые волосы.
я увидела, как её берут за ножку,
равнодушно, как в аду.
и у меня страшно сжалось сердце,
так, что я даже не смогла заплакать.
но тут подошла старая толстая негритянка
с пеленкой в руках.
она взяла мою девочку, завернула
и стала целовать, нацеловывать, как родную.
такую хорошенькую, беленькую.
и я успокоилась и закрыла глаза.
одна девочка как-то сказала мне, что я негр.
она, наверное, думала, что этим меня обидит.
ещё я проснулась ночью и заплакала,
потому что подумала, что я никогда не вернусь.
и меня когда-нибудь закопают в эту чужую землю.
но, может быть, на той стороне реки
меня встретит старая негритянка,
завернет в тёплое и поцелует.
НАБРОСОК ПИСЬМА
Младший братишка, кажется, спился с круга.
Поздно кричать — когда же ты поумнеешь?..
Жить, как умеешь, — это, конечно, круто.
Но, несомненно, круче — как не умеешь.
Как не умели мы, так и не нам учиться
метить свою территорию, тырить бабки.
Что же ты, брат мой, как так могло случиться,
что среди нас ты, младший, совсем без башни?
В этом Китае тоже, конечно, люди,
лабухи тоже, но лучше бы лёг в дурку.
...Дева Мария, пусть ты его полюбишь,
душу залатанную, золотую дудку...
Разве я сторож брату? да я не сторож.
Жить научить нельзя, это ясно тоже.
Но ведь почти три года, как умер Старый —
До тридцати пяти, как дурак, не дожил.
Вон он тебе хмурится из альбома —
Мол, кочумай бухать, прекрати, Костя.
Жизнь хороша, знаешь ли, по-любому,
А я тут лежи и мерзни, кидай кости.
Было б куда катиться, зачем трудиться, —
я не про этот труд, не вращай очами.
День отлабав, водку глушить ночами —
сели за стол, лучше бы не садиться.
Стали тереть, лучше бы помолчали.
*
глобальное потепление влияет на разум,
розы
сходят с ума в одиночку, петуньи — разом.
люди желают знать, что их ждёт, но летом
успокаиваются и забывают об этом.
Никто же не обещал, что мы будем вечно.
Учёные утверждают: ещё не вечер.
Скорее, всё-таки вечер, и это жалко,
пчела моя, прялка, огненная жужжалка.
Растрёпанный поп говорит, — как пчела, неистов, —
что кончилось время индивидуалистов,
что нам предстоит в утробе общего горя
обняться, прильнуть и вот так погрузиться в море.
А я не хочу прильнуть ни к кому, кроме Бога.
но Бог — это слишком сложно и слишком много.
Поэтому я разрываюсь и разлетаюсь
от лондона — господи, господи, го... — до китая.
Я разлетаюсь, вот-вот разлечусь, вернее.
эта планета — лёд, я лечу над нею,
глядя на льды и льды, ледяные глыбы.
Люди такие гады. Такие рыбы.
Глобальное потепление ловит в сети.
Рыбы — рабы — равны, точно те и эти.
Небо, глядя, как умирают дети,
станет серыми клочьями дохлых пчёл.
Сколько там гурий положено мне на том свете?
Ну, я пошёл.
ОЛЬГА РОДИОНОВА
на Середине мира
на Середине мира
Мой герой
Рождественское.
О поэзии
Ольги Родионовой, Ирины Перуновой и Ольги Ивановой.
