Райнер Мария Рильке.

Третья Дуинская Элегия

(перевод Олега Дарка).

Лучше петь о любимой, чем, стыд мне! о том всевинном и тайном Влагобоге из Крови. Кого она издалu узнает, милый её, что сам он ведает о владыке желанья, из одинокого прежде, чем подруга успеет унять, а то и как если б её никогда не бывало, ах, из какого явившись незнаемого, который Богоглаву подымает, ночь обращая бесконечным смятеньем. О кровяной Посейдон и его страхолюбый трезубец! О глухой вихрь, что рожден в его груди, а выходит витою ракушкой! Слушай, как извергается, опорожняется ночь. Вы, звёзды, не ваше ль влеченье влюбленного к лику любимой? И не для него ли бликом сочувствия — одно из прекрасных светил на прекрасном лице.

Нет, не ты и не, увы! его мать напрягла ему ожиданьем атласные дуги. И не ради тебя, его ласкавшая дева, губу изогнул в благодарной гримасе. Или ты, правда, мнишь, будто твоя лёгкая поступь так его потрясла, о ты, что проходишь ветром весенним? Пусть душу ты ему проняла; но это лишь древние страхи в него вторглись, а нужен был внешний толчок.

Кликни его… — не выкликнешь совсем его из тёмной округи. Правда, что он хочет, он возникает [с желаньем]; себя обрести ему легче в сердце укромном твоём, и собой обладает, и зачинает себя. Но было ль начало его ?

Мать, ты его сотворила младенцем, той ты была, что его обучала: он был тебе внове, и над глазами его новыми ты воздвигала мир дружелюбный и заграждала враждебный. Где теперь, ах, далеко, эти годы, когда было просто тебе стройным твореньем ему заменять хаос кипящий! Многое так от него ты сокрыла; зыбконочную спальню ты обращала вмиг безмятежной, в сердце утешном своем черпая, чтоб примешать к миру ночному его немного от мира людского.

Не в темноте, нет, в твоём пребывании близком ты восставляла ночник, и казался огнем дружества. Не было скрипа, который бы ты, улыбаясь, не объяснила, как если бы издавна знала, когда половицы дурят … И он слушал, его оставляла тревога. Столь многое превозмогало нежное бденье твое; а за шкафом судьба его в пальто долговязо топталась, да тревожная будущность, в складках штор драпируясь, повременить шутя соглашалась.

А сам он, он так и лежал, успокоенный, под дремотными веками зыбким созданьем твоим отпускаемый в сладкое предвкушение сна , [так грехи отпускают], внешне казалось, он в безопасности … Но внутри: кто в нём внутри возбранит, помешает разливу предбытия?

Ах, как забыл этот спящий сейчас осторожность; спал, но и грезил, спал в упоенье: как рас-пустился. Он, этот новенький, робкий, как он втянулся, поглощенный бесконечным ветвлением действа, упиваясь жадным развитьем и зверскою гонкой форм. Как весь отдавался… Любил. Он любил свое нутро, сокровенную дикость, первобытные дебри свои, на ярко-зелёной мешанине которых всходило его сердце. Любил. И оставлял, [чтобы следовать дальше], своими корнями, в тот могучий исток, где появленье его малое было уже позабыто. От любви трепеща, погружался в дряхлую кровь, в седые провалы, где залегало ужасное, ещё сытое предками. И всё в том страшащем его узнавало и оживлялось, будто было с ним в сговоре. Да, кошмарное ему усмехалось. Мама, нечасто, ты ему улыбалась столь нежно. Как же было ему не любить это всё, если это ему улыбалось. Прежде чем ты, оно его полюбило, ведь когда ты носила его, это все уже было напущено в воду, что зародышей холит .

Видишь ли, нам не дано, как цветам, будто впервые, любить; в нас прибывает, ежели любим, эликсир стародавний. О дева, то, что мы любим внутри себя не что-то одно, нам желанное, но, напротив, безмерное варево; не младенец, которого ждём, а отцы, что каменной грудой на дне нашем сложены; но иссохшее ложе потока матерей прежде бывших, но притихшая местность под пасмурным или прозрачным шатром: это, девочка, прежде тебя родилось.

А сама-то ты, что ты знаешь… Ты возмущаешь во влюблённом правремя. Сколькие чувства вон из его отлетавшей души вырывались. Сколькие жёны тебя в нём ненавидели. Что за суровых мужей ты пробудила в жилах отрока? Мёртвые дети хотели к тебе… Но успокойся, а лучше твори перед ним свой насущный днесь труд, возводи на порог того сада, позволь пересиливать ночи… Пестуй его…



ПРИМЕЧАНИЯ

— Более точный вариант: «Дело одно — деву петь, другое, о горе! …» и т.д.. Имеется в виду именно отказ поэта, его боязливое отступление, возможный сюжет, от которого он скрылся, подмена: вместо Бога (или демона) Крови, Великого Виновника, сюжетом становится слишком человеческое, значит, те ужасы погружения в довременное, о котором пойдет речь в третьем фрагменте стихотворения, — слабая тень, почти фельетон в сравнении с тем ужасом, котором поэт петь не рискует. То, о чем стихотворение оказывается, не слишком превосходит знание его героя, юноши, доступно ему, в пределах его сознания.

— Лику / бликом — попытка передать внутреннюю перекличку, более богатую, отчасти тройную, у Рильке. Ср:

… Hat er die innige Einsicht
in ihr reines Gesicht nicht aus dem reinen Gestirn?

Ср.: Вы, звезды, не ваше ль влеченье влюбленного к лику любимой? И не для него ли расположения блик на прекрасном лице — отблеск прекрасных созвездий?… Вы, звёзды, не ваше ль влеченье влюбленного к телу любимой? И не для него ли тенью сочувствия на прекрасном лице — тело прекрасной планеты?… Вы, звёзды, не ваше ль влеченье влюбленного к телу любимой? И не для него ли тень сочувствия на прекрасном лице от прекрасной планеты?…

«Прекрасных… прекрасной… прекрасном…» передает рильковско rein («reines», «reinen»), дважды повторенное, что означает «чистое, совершенное, невинное, или безгрешное, истинное, абсолютное» и т.п. (лицо, светило). У Миколы Бажана в его переводе Третьей элегии на украинский предложен очень удачный вариант: «пречистое», которым сейчас же слово переводится в более высокий регистр и не допускается его «физическое» (чистое — грязное) прочтение: «… у пречистiсть // личка ii не зродила пречистiсть сузiр…».

— А также «долины», «юдоли», «из мрачного царства» или даже «из смутной толпы» и под. (aus dunkelem Umgang). Одиссей спускается со своими вопросами в царство теней и отчасти превращается в одну из них, замешивается в смутную их толпу. Другая ассоциация связана с парой «кликни… — не выкликнешь» (иной вариант, имеющий в виду уже устоявшийся результат действия или его бесконечное повторение: «Звать не дозваться тебе его целиком из…»): Орфей и Эвридика. Орфей окликает Эвридику, зовет, но она наполовину уже принадлежит «смутному царству ». Ср. также онемевшую, вернувшуюся из царстав мертвых Алкесту (оставившую там свой голос). В роли Эвридики — герой, меняющийся местами с героиней: его окликают.

— Когда-либо. Ср.: «Но было ли в нем начало?»

— … когда ты с лёгкостью ему заменяла стройным твореньем… К его ночемиру (seinem Nachtraum)...

— В смысле: «… когда это лишь половицы». А не что-либо другое.

— Драпируя себя.

Точно: в сладкое предсонье (Vorschlaf).

— … нутряное своё...

— … на ярко-зелёном плетенье...

— …где залегали чудовища, ещё сытые предками, и каждое из страшил его узнавало и подавалось навстречу <… его узнавало… знало его… и навстречу ему подавалось… и навстречу ему корчилось… осклаблялось… гримасничало…> , как будто было с ним в связи <как будто на что-то намекая… в сговоре… понимающе гримасничало… гримасничало, как будто они понимали друг друга… будто их связывала некая тайна….

—…нежит… сберегает… что зародышам способствует… что зародышам благоволит…

—…в нас прибывает, ежели любим, древняя влага… <вечноживая влага… вечная влага… плазма… что течёт с незапамятных времён… лет… с времён стародавних… приснопамятная влага… влага, от века существовавшая… до нас существовавшая влага…

— … на дне успокоены нашем…