ОРКЕСТР ОДИНОКОГО СОЛДАТА
1.
Начало маршем —
в представленье нашем.
Во времена военные —
нетленные, нетленные,
сейчас, сейчас, сейчас
орудий и свирелей глас.
То флейта, скрипка и гобой
сошлись между собой на бой,
возвышенно и вразнобой.
Да кто, приятель, нас поймёт,
покуда мы — не мёд.
2.
Мы обязательно напомним о стихах,
как о проросших в облака цветах.
Представить, что моим стихам
не дышат на ладони,
что не посмотрят им в глаза
не расплетут их кос,
что их забудут и теперь,
что времени не хватит,
что много дел, так много дел,
и — до свиданья, братья!
Что в корне словом не права,
а голова, а голова —
да что там!
страх представить
что позабудут их потом,
когда — одна, живая
я буду знать о том:
живу — переживаю.
3.
Осенний день без всякой укоризны
сравнится с человечьей жизнью.
Роднее тише и милей
сентябрьских первых третьих дней
улицы старые тихие
с чудесным алмазом: привет небесам,
из корок и цедры лимонной лесам.
Стенок размытые лики
улицы сладкой моей,
и никого на ней.
Кошка на крыше — видно лишь мяв,
Тополь идёт, голубятню обняв.
Детский — не просто, а свыше — город,
холода тонкого ворот.
Лестница держится старым плющом,
слышу из неба: люби и беги!
Рыжий листок укрывает плащом
из ванильной фольги.
В мире чудесно, как в мире чудесно!
Горечь конфет и нелепость мультфильмов
только отчасти напомнят о мире
в котором мы жили.
4.
Любишь — не любишь, жутко узнать.
Кто ты мне, Господи? Милый и мать.
Мой Господи, ведь это просто чары:
родство меж гончаром и глиной даром
даётся нам, даётся как платок
которого не потерять не мог.
Но я люблю, как маму и отца,
без имени, без крови и лица,
накормленное нехотя дитя —
жалея грязь и с совестью шутя,
люблю. Как только любит сирота:
ужасна глубина и острота.
Спросите: мальчик, кто тебе жена?
Христос — как мать, супруга мне одна.
Спросите: девочка, кто у тебя Жених?
Скажу: Христос, Отец и Золотник,
мой брат любимый и моя судьба,
мне о другом и говорить-то странно!
5.
И вот я дома. Кто же я — вопрос.
Душа с прекрасным телом, полным звёзд.
Мне здания высокие бока милы как горы,
в них окна все — озёра с чистой донной галькой.
Их этажи тихи как искренние разговоры
души с душой, глазка с глазком и рамки с рамкой.
Душа как рамка, что вмещает дух,
как время принимает вид старух.
Мне здания близки ожившие пустоты;
вот половинка дня и половина бытия на блюдце;
их комнаты — убежища, пристанища, возлюбленные гроты
обители одной, в которую все ласточки вернутся.
Я помню: жёлтый пол светился
и синий половик струился.
Мы все как в первом классе, как послушники,
мы все в одной квартире, тесно страшно!
Мы друг для друга славные и верные наушники,
Но я люблю — за Божий град — обиды все вчерашние.
Я расцветаю в тишине и пустоте;
истлев, расту в песчаной суете.
Давно уж перестала различать,
где право, лево, где отец и мать,
где ждёт опасность, где друзья хранят —
мне и не нужно; это сладкий яд.
Есть город, где живёт Христос. А там
я стану тем, кто был на землю дан.
О, я не принц и не герой, и я
не милая Офелия —
Лишь помню смутно: женщиной была,
и русский дом одна в себе несла.
Теперь есть город, где живёт Христос.
Всё остальное просто: лебедь, воз,
орёл, Антарес, светлый Орион
и мой Орфей. И боль со всех сторон,
к которой нехотя душа моя привыкла
и смерти ждёт: о да, почти каникул.
Вот осень, стены будто глина, озеро
и бор за детским садом. То поэзия.
Спеть кант о лепестках сентябрьских роз,
рассыпавшихся вдоль луча закатного
с букета Божьего первоклассника.
6.
Соль эпитафии добавится по смерти.
Ось памяти всё мирозданье приводит в ход.
Весёлою дриадой городской,
блаженною Авдотьей домовой
ходила и шептала по углам —
да, это я. Я знала стыд и срам,
но Бог изящен и трудолюбив.
Он напевал душе иные песни.
Христос дышал в виски, на лоб и в шею,
отягощённую заботой,
чтоб я сознания не потеряла,
как первоклашка от дурнотных лилий
и шествия премножества людей.
Кто я? Солдатка и солдат.
Мне орден одиночества вручила светлая моя царица,
и оттого в дому все стены расписные.
Есть такие же, как я,
не просто в детство впавшие бродяги.
Порой мы даже играем музыку
вместе,
и я ценю
одиночество другого.
Ведь одиночество, поверьте,
медово, как поцелуй родителей,
которого нам в детстве не достало.
Все мы — как в первом классе, будто в келье,
в собранье одиночек радостных,
в собранье одиночек Божьих.
битломания
станция
гостиная
кухня
на середине мира
новое столетие
город золотой
корни и ветви
