КОРНИ И ВЕТВИ — ПОЭТ ЛЕОНИД СИДОРОВ

Стихотворения перепечатаны из кнги
«Храни в сердце печаль», М., «Даниловский Благовестник», 1998

ПОСВЯЩЕНИЕ

Шедшим поступью несмелою,
Жизнью жившим неумелою,
Но под силой не склонившимся,
Всем непризнаным, непонятым,
Всем цветам нераспустившимся,
Всем ненужным, всем отверженным,
Незамеченным соловушкам,
Неудачникам в делячестве,
Нерасчетливым головушкам,
Всем пропевшим без внимания
Свою думу—песнь безмолвную,
Всем сиявшим без признания,
Словно звезды в ночку темную,
Всем страдавшим без участия,
Не дождавшимся здесь счастия,
Но хранившим в одиночестве
Глубоко мечту заветную,
Не узнавгим, не увидевшим
Здесь любовь к себе ответную,
Но с толпою все ж не слившимся,
Но к прекрасному стремившимся,

Всем талантам не отмеченным,
Всем прошедшим не отвеченным
Жизнь земную быстротечную

Эити звуки мои беледные,
Эти песни мои бедные
Посвящаю в память вечную.

МОРЕ

Неоглядная равнина,
Волны, волны без конца —
Вот обычная картина
Моря синего лица.

Волны хлещут, волны плещут,
Песню вольную поют,
То под солнцем они блещут,
То под тучами ревут.

То сияют лучом света,
То нахмурятся как ночь,
То бегут в прилив привета,
То в отливе мчатся прочь.

Море с ветрами играет,
Все бурлит, кипит, шумит,
И не сит, и не стихает,
Даже ночью не молчит.

Волны скользкой, неодетой
Песня мчится в тьме ночной.
Море — символ жизни этой
Беспокойной и больной.

В солнце солнцем море плещет,
Песню бурную поёт,
В бурю ж страшно море плещет,
Плачет, стонет и ревёт.

И волна, вздымаясь к тучам,
Снова падает назад,
И по водным страшным кручам —
Дождь, и молнии, и град!

Кто же в море что уронит,
То назад уж не вернет:
Все тяжелое в нем тонет
И все легкое плывет.

В море синем есть пучины
Неизмерной глубины,
Эти страшные низины
Полны вечной тишины.

Свет туда не проникает,
И волна там не шумит,
Рыбка там не проплывает,
Все там темно, все молчит.

Хорошо, кто мог счастливо
Это море переплыть,
Кто с надеждой, терпеливо
Смог все бури пережить.

Все тревоги, все волненья,
И не видно им конца —
Вот обычные явленья
Моря жизни сей лица

Утром всюду суетятся,
Днем часы забот полны,
Да и ночью даже снятся
Жизни суетные сны.

То под счастьем жизнь заблещет
Снопом радостных лучей,
То вдруг море слез заплещет
Из обиженных очей.

Кто же в жизни что уронит,
То назад уж не вернет.
Все великое в ней тонет,
Все ничтожное плывет.

Есть пучины жизни моря,
Беспокойной суеты,
Неутешенного горя,
Неисполненной мечты.

Друг туда войти боится,
Там все тихо, все молчит,
Даже легкий сон не снится,
Даже сердце не стучит.

Дрй же Бог по волнам моря
Путь счастливо совершать
И пучин ужасных горя
Безопасно избежать.

*
Не протодьяконов гласы басные,
Не певчих нанятых звуки гласные
Привлекают в храм сердце бедное
В вечер сумрачный, в утро бледное…
Но лампадный свет пред иконами,
И старушки там, что с поклонами
Творят речь—мольбу не славянскую,
А простую лишь христианскую;
Христианскую, не мздославную,
Настоящую православную,
Непокупную, неотступную,
То к Спасителю, то к Святителю,
То к Заступнице, то к Хранителю.
Их мольбы полны умиления.
Люблю подслушивать их моления.
Не по требникам и молебникам,
А по сердцу они лишь читаются.
Примерно так они излагаются:

«Уж кончаю жизнь эту бренную.
Услышь, Владычица, рабу смиренную!
Не за себя молю мою Заступницу —
За сына пьяницу, за дочь распутницу,
Мои же все уже иссякли силушки,
Одной лишь жду себе сырой могилушки.
Спаси, помилуй из погибающих,
Прро Царство Божие позабывающих!
О них здесь молится родная матушка.
Спаси, помилуй их, Спаситель Батюшка!
Никола милостив, ты будь хранителем,
Защитой верною, путеводителем,
Прости за все, за все моей беспутнице…»
И вновь, со вздозами, опять к Заступнице:
— Скорбящих Радосте, услыши в старости
Ты мать скорбящую, в скорбях и в тягости
о детках гибнущих Тебя просящую!
А дальше слов уж нет, они теряются,
И слезы жаркие лишь проливаются…
И слышит шепоты Царица Радости,
И гонит ропоты, снимает тягости.

Сильна у всенощной молитва немощной
Старушки с верою: тьму гонит серую
Сомненья грешного. И свет нездешнего
Душе является, тьма расступается;
И в мир духовного из мира темного
Всупает сердце тут уже в преддверие,
Без лицемерия и суеверия,
А с верой твердою, в душе зажженною,
С молитвой сильною, любвеобильною,
И непокупною, и неотступною
Старушки немощной за тихой всенощной.

Пусть же лампады свет средь сумрака светится.
Сомненью ответа нет — вере ответится.

*
Когда стою за службой в храме
Среди старушек, стариков,
То, находясь в душевном хламе,
К молитве плохо я готов,

И поминаю на молитве,
Средь мыслей разных и страстей,
Не воинов в жестокой битве,
Не патриархов, не властей,

И не епископов надменных,
о ком читают много слов,
И не послушников смиренных,
И не трудящихся рабов,

Не тех, кто пребывает в славе,
Среди похвал, наград, венков, —
Молюсь о тех, что спят в канаве,
среди крапивы,
лопухов:

— Спаси грязненьких и рваненьких,
Бесприютных, сирых, пьяненьких!
На земле ведь нет им счастия,
И на небе нет участия,

И в Писаниях проповедуют,
Что Царства Божия не наследуют:
Даже средь пути их тесного
Царства нет для них Небесного.
И нигде нет утешения,
И одно лишь к ним презрение.

Охрани их от юстиции,
От суда и от милиции,
От толпы сокрой презрительной,
От жены избавь язвительной,
Пошли Ангелов хранителей,
Дай им тихих покровителей!
Лопухи им дай, крапивушку,
Дай им ласковую ивушку,
И густую дай им травушку,
Мир и тихую канавушку.

Не верни их к пошлой трезвости,
Полной гадости и мерзости,
Милость им свою пролей,
Все прости и пожалей.
Пусть сокроет их крапивушка,
Пусть наклонится к ним ивушка…
А когда уйдут все силушки,
Когда будут уж в могилушке,
Не пошли их на мучения,
Дай им полное забвение,
Без спасенья дай спасение.
Ведь они же безрассудные!
Пусть же будут неосудные.

С их словами непристойными
И с привычками их винными
Пьянству нет для них конечности,
Места нет для них с достойными —
Со младенцами невинными
Упокой их в Царстве вечности.

И не в Царстве справедливости,
И законности, и мщения —
Упокой их в царстве милости,
В Царстве вечного прощения.

*
Когда жил не по рассудку,
На работу не шагал,
Голубую Незабудку
В голубой день я искал.

Не до денег, не до хлеба
Даже было мне тогда:
Голубое было небо,
Голубая и вода.

Там, где с затаенной ленью
Речеек журчал по рву,
Там, где солнце, споря с тенью,
Пробиралось на траву

И смотрело так несмело
Среди зарослей густых, —
Там нашёл я много—много
Незабудок голубых.

На них искрились от солнца
Еще капли свежих рос.
Я сорвал их, я собрал их,
И домой их я принес.

И поставил из я в вазу,
О какой не знаешь ты
И в которую ни разу
Мы не ставили цветы,

Чтобы вечно голубое
Не забылось никогда,
Чтобы сердцу дорогое
Представлялося всегда…

Кошка черная вскочила
Но открытое окано,
Вазу хрупкую разбила!...
Это было так давно,

Что давно пора не понмить,
Что давно пора забыть:
Ведь нельзя того исполнить,
Что уже не повторить.

Но пускай разбилась ваза —
Я цветы те берегу:
Не цветут в году два раза
Незабудки на лугу.

И когда в раздумье нижу
На нить думы свой я стих,
Их невянущими вижу
И храню у сердца их.

И, минуя табель будки,
Я вношу чрез думы дверь
Голубые незабудки
В рыже—ржавое теперь.

*
Ты все еще та же, былая,
Ты цветешь еще, ты не завяла,
Незабудка моя голубая,
Голубой цветок идеала.

Без товарищей тесного круга
Шел один я средь жизни ненастья,
Без отрады и ласки, без друга,
Без надежды на жизнь и на счастье.

И порой становилося жутко,
И любовь меня здесь не встречала,
И цвела только ты, Незабудка,
Голубой цветок идеала.

Шли годы, тяжелые годы,
Подозренья, лишенья, мученья,
Но ты в сердце, цветок свободы,
Голубой цветок вдохновенья!

Жизнь была не игрушкой, не шуткой,
И душа в ней счастливой не стала.
И осталась лишь ты, Незабудка,
Голубой цветок идеала!

*
Храни в сердце печаль,
Будь от всех вдалеке,
Уходи всегда в даль —
Так, как волны в реке,

Так, как тучки плывут
День и ночь, день и ночь,
Никого здесь не ждут,
Всегда прочь, всегда прочь.

Все пути обнови,
По которым идти.
Не ищи здесь любви:
Здесь её не найти.

В своё сердце уйди
Глубоко, глубоко,
И от всех уходи
Далеко, далеко.

ФИАЛКА

Когда тишина наступает
После ветров суровых окраин,
Тогда в сердце цветок расцветает,
Фиалка лиловая тайн.

Лепестки её полны загадок,
Разгадать их кто здесь не смог.
Её запах так нежен и сладок,
Её взор так глубоко глубок!

Чтоб с Фиалкою быть непрестанно,
Пребывать должен ты в глубине
И всегда отгонять неустанно
Всё, что слушает сердце совне.

Всё, что сердце влечёт от окраин,
Отжени, отруби, отклони
И в покров фиолетовый тайн
Всё своё ото всех схорони.

Сторонись же от шума забавы:
Пребывает она лишь в тиши,
Она любит тенистые травы
И тропинки лесистой глуши.

Береги сокровенные силы
И не слушайся криков с окраин,
И спокойно иди до могилы
Со своею Фиалкою тайн.

ЛУЖИЦА

Я часто уходил гулять
Подальше от домов.
Никто не мог там нарушать
Поток моих стихов.

Когда тоска меня гнала,
Местечко выбрал сам,
Куда тропа людей не шла:
Болотце было там.

То было так давно, давно,
Но помню как вчера
Мои прогулки и в темно!
Святые вечера.

Была то ранняя весна,
Был снег ещё кругом,
И, помню, лужица одна
Была в местечке том.

И часто я весной бродил
С моею думой там.
Я место, лужу ту любил,
За что — не знаю сам.

Кругом природа не цвела,
Был берег невысок,
И мелкой лужа та была,
Зато был взгляд глубок:

Зарёй вечернею горел,
И звёзды отражал,
И выше, выше всё хотел
И небо всё вмещал!

О, эти чудные дела,
Скажите, как понять?
Как эта малая могла
Великое обнять?

Как эти миллионы вёрст
В ней, с палец высотой,
Как эти сонмы чудных звёзд,
С нетленной красотой,

Сияли тихим светом в ней,
Как будто жили там
От самых первых своих дней
Наперекор годам?...

И много, много дней прошло,
Весна уж отцвела,
И лето знойное пришло,
И лужица ушла.

Она здесь не могла дышать
От сухости земной,
Её не стала отражать —
Ушла, ушла с весной,

Ушла на небо, в эту даль,
Что отражалась в ней:
Ведь здесь была ей жизнь в печаль,
Сред этих душных дней.

Ложбинка лишь осталась там,
Где лужица была.
Вчера её я видел сам:
Вся травкой поросла…

Я видел чудные глаза
На утре дней моих,
Когда была ещё роса
И на цветах твоих,

Когда была ещё весна
И лето не пришло,
Когда душа была полна
Того, что уж прошло.

Но не телесной, не земной
Была та красота —
В них отражался мир иной,
Нездешняя мечта.

Но дни весны уже прошли
И высохла роса,
И лета жизни не снесли
Те чудные глаза.

И та душа, что в них жила,
Светилась через них,
В тот чудный, светлый мир ушла,
Что отражался в них.

И над могилкой тихой той,
Где жизнь тех глаз спала,
Стоял лишь крест один простой
И травка поросла.

ДИАЛОГ О ЛЮБВИ

— Я видел солнышко вчера
На ясных небесах.
Оно горело там с утра,
Купается в лучах.

И ясен был весь неба круг,
И жизнь везде была,
И было много, много, друг,
И света, и тепла.

Я видел солнышко вчера
На небе голубом,
С лицом любви, с лицом добра,
дарило жизнь кругом.

Оно хранило жизнь полей,
Оно несло весну…
Любить я должен всех людей
Как жизнь мою одну.

— Я видел звёздочку вчера
На тёмных небесах.
Она горела до утра,
Купаяся в лучах.

И звёзд был полон неба круг,
Ииночь была темна.
Но краше всех её подруг
Была она одна.

В венце лазурно-голубом,
Средь ночи тьмы светла,
Мне вспоминала о былом,
В давно меня звала.

И разливала яркий свет
Среди немой ночи.
Чрез бездну многих, многих лет
Неслись её лучи.

Все представляла мне одну
В мечте моей больной,
Что в позабытую весну
Явилась предо мной.

Весна давно уж та прошла,
Прошло уж много лет.
Но жизнь былого не смела,
И светит тот же свет.

Её я вижу часто вновь,
То в думе, то во сне,
И цепью чудною любовь
Сковала сердце мне.

О, разъясни мне смысл цепей
И дней моих весну;
Любить я должен всех людей —
Люблю же лишь одну.

— О брат мой, ты ищешь средь тьмы искры света,
Ты просишь, ты жаждешь на всю жизнь ответа.
Отвечу я: только Любовь лишь основа,
Цель жизни и счастье. О, будь же готова,
Душа, без сомненья принять её кротко.
И кто не успеет открыть пред ней двери,
Тот быстро стареет, и страшные звери
Его окружают, терзают, кусают — и губят навеки.
Где искры Любви нет, там вечное горе.
Верь, счастье в Любви лишь, как жемчуг — лишь в море.
Люби не считая, безмерно, безлестно,
Лучисто, глубоко, всецело, прекрасно,
Люби бескорыстно, люби беззаветно,
И много, и крепко, и жарко, и страстно.
И где бы ты ни был: здесь, там иль далёко, —
Одно только ведай, люби лишь глубоко!

— О, поверь мне, кто любит глубоко,
То в любви его счастия нет:
Он всю жизнь проживёт одиноко,
Он всю жизнь не получит ответ.

Любит тот, чья любовь не напрасна
И в которой страдания нет.
Любит тот, кто целует всечастно,
Кто всегда получает ответ.

Кто любим лишь своею любимой,
Кто в объятьях её всегда спит,
Кто, любовью своей не томимый,
На мир радостным взором глядит.

Кто весь счастьем своим обладает,
В ком горит всегда страстию кровь,
Кто в любви наслаждение знает,
Не обманута здесь чья любовь.

Чья весна здесь прошла ненапрасно,
Кто в любви согревался и грел,
Кто сливался с любимою страстно,
Кто был дерзок, и силен, и смел!

Кто не только стихом, но и делом
Мог с любимою радостно жить,
Кто не только душой, но и телом
Мог с ней, вечно сливаяся, быть.

Только эта любовь здесь неложна,
Не слаба, не бледна, не бедна.
Только эта любовь лишь возможна,
Только в ней лишь — и жизнь, и весна!

А иначе вся жизнь, верь, здесь скука.
И весна — не весна, свет — не свет.
А иначе любовь здесь лишь мука,
А иначе в ней счастия нет.

— То, что ты называешь весной,
То есть смерть для души и тюрьма.
Что ты светом зовёшь, мой родной,
То не свет, а глубокая тьма.
И чем грудь твоя нынче полна,
Что любовью зовёшь ты, мой друг,
То, поверь мне, совсем не она —
Не любовь, а жестокий недуг.

Это бред заболевшей души,
Это жар тебя страсти объял.
А Любви-то, великой Любви —
И дыханья её ты не знал.

И зачем ты всё бродишь в ночи?
Зачем к Солнцу нейдёшь ты, мой друг?
Верь: Его неземные лучи
Исцелили б твой тяжкий недуг.

— О мой брат, если б только ты знал,
Как пылает любовью душа!
Ты, конечно, ещё никогда не видал,
Как волшебно она хороша!

Как сияют любовью большие глаза,
И нельзя от них глаз оторвать!...
Над тобою любви не играла гроза,
И тебе той любви не понять.

Не забыть мне волшебный задумчивый взор,
Образ чудный ничем не сотрёшь.
Так зачем же ты шлёшь твой жестокий укор
И весну мою смертью зовёшь?...

И зачем мне о солнце своём говоришь?
Мне и светлое солнце темно.
И не сам ли ты здесь всем так часто твердишь:
Одному только нужно одно?

— Говорю я тебе то, что сердце твердит:
Жизни нет без живого огня.
И любовь твоя — тьма, a не радостный свет,
Не лучи светозарного дня.

Это сердца больного жестокая страсть,
Это призрак больной средь тиши,
Это тьмы беспросветной тяжёлая власть,
Это смерть для погибшей души.

Крест святой а черчу пред тобой.
На него ты теперь погляди
И поверь, что с тяжёлой борьбой
Нужно в мире нам этом идти.

Такой Крест образует зерно,
Когда землю ростком пресечёт,
А затем уж свободно оно
К Солнцу вечному вечно пойдёт.

Надо вылечить тяжкий недуг,
надо всё, что мешает здесь, сжечь
И преграду короткую, друг,
Путём вечно одним пересечь.

И не к части ничтожной земли
Ты стремление должен иметь —
К Одному, что от мира вдали,
Должен ты непременно лететь.

Ты преграду путём разорви —
Образуешь таинственный Крест,
И в блаженство великой Любви
ты уйдёшь из селения мест.

В мире счастья, поверь, нет нигде.
Больше, жарче и крепче всего,
И всегда, и в себе, и везде,
Бога в Трёх ты люби Одного.

И уж в Нём ты полюбишь всегда
И всех близких, и тех, что вдали,
Ведь любви тот не знал никогда,
Кто лишь часть любит тленной земли.

И кто любит отца или мать
Больше, чем Иисуса Христа,
Недостоин к Нему приступать —
Тот уйдёт от святого Креста.

И кто любит иль сына, иль дочь
Больше, чем Иисуса Христа,
Тот уйдёт от великого прочь -
Не понять тому тайны Креста.

О мой друг, что взято от земли,
То землёю лишь только живёт.
Камень брось — он на миг лишь вдали,
Затем снова на землю падёт.

Ты ж не камень — зерно ты, мой друг.
Ты огонь, неделимая часть одного,
Твоя жизнь — без конца, твоя жизнь — вечный круг.
Отрешись от земного всего!

— О мой друг, я готов уж идти,
Я готов, как зерно, возрастать.
Но скажи мне лишь только, где сил мне найти?
Где мне волю, безвольному, взять?

Я — земной, мою землю люблю,
Как ни скучна, ни мрачна она.
На ней долго живу, и гуляю, и сплю,
Она мать мне родная одна.

И нет сил от неё сердце мне оторвать,
И дорогою новой идти мне так лень!
И так странно земному вдруг солнечным стать
И из ночи войти в светлый день.

И готов я с тобою высоко лететь,
Но земное всем сердцем ловлю.
И готов для земли навсегда умереть,
Но и в смерти я землю люблю.

И становится снова мне страшно темно.
Я не знаю, что делать, как быть?
Значит, сердце земное уж так создано,
Что не может земли не любить…

— Тот, кто скован любовью земной,
Недостоин великое зреть.
Для рождения к жизни иной
Твоё сердце должно умереть.

Если ж хочешь идти, только сил нет в тебе
И устала несильная плоть,
Если силы неравны в тяжёлой борьбе,
То пошлёт тебе помощь Господь.

Прилетит из огня Серафим,
Что врата в мир иной стережёт,
И дыханием жарким своим
Твоё жалкое сердце сожжёт.

И воздвигнет на место его
Пламень вечный живого огня.
И узнаем блаженство всего
И Любовь светозарного Дня!

«ЯШИ»
(поэма)

Наши яши рассуждали
О вопросах бытия
И всю ночь почти решали,
Что таконе «я».

Ненормальными считали
Люди их кругом,
Замолчать все заставляли,
Спать идти потом:

— «Я» есть то, что вы едите,
Что же тут решать!
Не мудрите, а идите
Поскорее спать.

Нужно только лишь работу
Нужную уметь
И одну лишь здесь заботу
Об еде иметь.

— Это то же, что свиньею
Человеку стать.
Нет, с душою вам такою
Не об «я» решать.

Тут огромными толпами
Люди спать пошли
И большими дураками
Наших яш сочли.

Ночь усыпала звездами
Темный небосклон
И неслышными словами
Предлагала сон.

Наши яши не желали
Позабыться сном,
Долго—долго рассуждали
Все об «я» одном.

Но домой не уходили,
Хоть болела голова,
Говорили, говорили….
Все об «я» слова:

— Я ничтожный, я не сильный,
Живу мало-мало лет,
Пронесется мрак могильный —
И меня уж нет…

И зачем же я страдаю,
И живу-то я на что,
И чего же ожидаю,
Когда я — ничто?

— Нет, ни ничто — душа моя,
И я есть что, и я есть да,
И не умру я никогда.
Здесь я не вру: я — что, я — да.

Но тут лпять вопрос всегда:
Но как же знать, что «что», что «да»?

— Все лишь от других сливая,
«Я» не я, мой друг, —
«Я» лишь линия кривая,
Вечный, вечный круг.

«Я» лишь сложная машина,
Вся из составных частей,
Разноцветная картина
Разных красок и кистей.

Среди вечного движенья
В океане бытия
«Я» лишь только повторенье
Других, прежде бывших «я».

Жизнь — кипенье, жизнь — горенье,
Вся из мыслей и страстей.
«Я» же — лишь отображенье
Этой жизни всей.

— Нет, неправда, «я» едино
В жизни и в любви своей,
Никогда не повторимо
Среди «я» других людей.

С телом странно совместимый,
Я — душа моя.
Я — единый, неделимый
Атом бытия.

Повториться, разделиться
Не могу я никогда.
Тело может измениться —
Я все тот же навсегда.

И кипенье, и горенье —
Только жизнь моя.
Но другое «я» значенье:
«Я» есть только я.

В мире сем необозримом
Ничего не можем знать —
Так оставь о нерешимом
«Я» вопрос решать.

— В море жизни, в море дела
Не видать меня.
Я лишь только клетка тела
Мирового Я.

Словно крови шарик малый
В венах у меня,
Мчусь, от бега уж усталый,
Во вселенском Я.

Чтобы разрешить сомненья,
Принужден сказать с тоской,
Что в дни первые рожденья
Я являюсь лишь доской.

Что хотите, то чертите
На доске вы той.
Придет время — поглядите,
Стану я какой:

Весь изрезан, изрисован
Жизни сей резцом,
Затушеван, излинован
Стану я потом.

Жизни разные картины
Отразятся тут —
По лицу тогда морщины
Многие пройдут.

И со вздохом сожаленья
Взглянет на меня
Те, грядут что на мученья
Моего же я.

Жизнь сперва их поцелует
С радостным лицом,
Растушует, разрисует,
А потом, потом…

Потом кончатся лобзанья,
Крски пропадут,
И последние рыданья
В сердце их замрут.

«Я» — изрезы, «я» — мученье,
«Я» — глубокая тоска.
В первые же дни явленья
«Я» — лишь голая доска.

— Нет, от первых дней творенья
Я не голая доска —
О прекрасных днях творенья
На душе моей тоска.

Но хоть тьмою жизнь одета,
Тьма не трогает меня:
Я — частица Первосвета,
Искра вечного огня.

Я родился в Свете чудном,
В Царстве вечной Красоты,
Здесь живу я в мире трудном,
Там же — все мои мечты.

Оттого я не умею
В этой тьме житейской жить,
Все о Свете том жалею,
Не могу его забыть.

Здесь я в мраке, без привета,
Среди чуждых мне людей —
Там я жил во храме Света,
В царстве радостных идей.

И о нем воспоминанья
Я с собой сюда принес.
Здесь родились лишь желанья,
Тени теней дивных грез.

За тяжелый грех паденья
В этот мир лишь я пришел.
Как в темницу, в заключенье,
В это тело я вошел.

В нем мне душно, в нем мне тесно,
Скучен и противен труд,
Все кругом неинтересно.
О, как грустно, грустно тут!

Но проснусь я, вновь рожденный
В новом Царстве Бытия,
Новым счастьем упоенный,
Буду новым в новом я.

— Все, что вкусом, глазом, ухом
Я могу обнять,
Все моим единым духом
Я могу считать:

Все, что слышу,
Все, что вижу,
Что люблю,
Что ненавижу.

Моей трудной жизни бремя,
Что так давит здесь меня,
Расстоянье, даже время
Будут тоже — я

Мир лишь только предтсавленье
Моего же «я»,
Все — мое же проявленье,
Все — мечта моя:

Это поле, это море,
Эти звуки красоты,
Эта радость, это горе,
Эти чудные цветы,

Ветер, дым, огонь, волна,
Все, что вижу я вокруг,
Звезды, солнце и луна,
Да и ты, мой милый друг!

Все — одно воображенье,
Все мечта моя,
Все мое же представленье —
Значит, тоже — я.

«Я» не будет — вас не будет,
Станет все — ничто.
И не купит, не добудет
Тогда «я» никто.

— Трудно, трудно мне постигнуть,
Что есть жизнь, что свет,
Но не может «я» погибнуть:
Ему смерти нет.

По волнам, волнам эфира,
То здоровый, то больной,
Мчусь я в океане мира
Вместе с матерью-землей.

Но туда, где был я прежде,
Больше не вернусь —
Вечно в новой я одежде,
В новом месте нахожусь.

Умирая, оживая,
Я все тот же я.
«Я» есть точка мировая,
Атом бытия.

Точка движется. За нею
Линия идет.
Душа ширится, и значит,
Я мое живет!

И в безбрежном сем эфире —
Всюду «я», и «я», и «я».
Сколько ж будет во всем мире
Этих точек бытия,

Этих чудных, неделимых,
С тайною своей,
Никогда неповторимых
В своих «я» людей!

И ведь все—то будут братья
Моему же «я»,
Хоть у всех другие платья,
Хоть те «я» — не я.

Хоть «я» самое простое
Неделимо никогда,
Но не то же, что другое —
Все «я» разные всегда.

В бесконечности вселенной,
В океане бытия
Точкой духа неизменной
Путь свой совершаю я.

Верный Троицы поклонник,
Ею только лишь дыша,
Я — единый треугольник:
Тело, дух, душа.

Триединое начало,
Что всему начало дало,
Бог — причина всех причин.
Без начала — Он Один.

Его мысли невместимой
Знать не могут плоть и кровь.
Он есть Дух непостижимый,
Но Он так же есть Любовь.

Он печется о былинках,
Не забудет и меня,
И, как солнце в тех росинках,
Он сияет в каждом «я».

Он есть вечное начало,
Что всему начало дало,
Он Творец и Промыслитель,
Искупитель и Спаситель.

И от Вечного Начала
Я начало получил.
Жизнь меня ещё не знала —
Я в идее уже жил.

И Творец от дней Творенья
Для «я» вечность подарил,
Чтобы я без измененья
Образ Вечного носил.

Если есть уже даренье,
То есть так же и Даритель.
Если видишь: есть строенье, —
Значит, есть его Строитель.

Средь путей неисчислимых
Путь для «я» всегда один:
Путь избранных, путь счастливых,
Путь к Причине всех причин.

В вечном росте и горенье,
Наяву то и во сне,
В вечном к Свету приближенье,
В нескончаемой Весне

Это вечное горенье
Не исчезнет никогда.
В нем от смерти лишь спасенье,
В нем жизнь юная всегда.

Все звучнее, все теплее
Путь тот будет проходить,
Все уверенней, светлее
«Я» в стремленье будет жить.

В день же чудный, в миг рассвета,
Весь омыт в Его Крови,
«Я» получит тело света —
Ризу белую любви.

Погляди на небо ночи:
Звезды там горят,
Словно «я» незримых очи
С тайною глядят.

Вон еще, еще мигают
Все миры, все жизни там,
Что о нас совсем не знают,
Неизвестны нам.

Негасимыми звездами
Мы должны гореть
И на жизнь свою очами
Вечности смотреть.

Жить для Неба, не для хлеба —
Значит, вечно жить,
Быть единым-неделимым —
Значит, правда, быть.

Всю дорогу — только к Богу,
С Богом быть всегда,
С Ним — в связи нерасторжимой,
С Ним — в лбви неугасимой.
Значит, «я» есть да.

ЛЕОНИД ВАСИЛЬЕВИЧ СИДОРОВ