Сперва — ведения об однофамилицах; для подготовки к дальнейшему разговору. Их несколько. Москвичка Наталья Черных — автор детских книг. Публикации в журнале "Домовой". Возможно, она же — автор и исполнитель песен собственного сочинения. В интеренете были в 2003 году опубликованы некоторые стихи. Питерская Наталья Черных родом из Липецка; весьма шустрая журналистка, любительница рок-музыки. В этом мы с ней похожи. Ярославская Наталья Черных — прозаик, автор книг об архимандрите-исповеднике Павле Груздеве. Кроме них ещё есть однофамилицы, их довольно много. Я — Наталия Черных, а не Наталья.

Теперь о публикациях. Первая — газета «Русская мысль», Париж, сентябрь 1993 года. За месяц до переворота. Узнала о публикации зимой. Тогда работала много, книготорговля на лотке. В 1990 — 1992 годах Соколовский Сергей составил сборники «Абсолютная жизнь» и «Настенная роспись». Сборники печатались на матричном принтере. Это был первый опыт издательства «Автохтон». Попытка публикации в газете «Гуманитарный фонд» закончилась провалом. В 1992 году вышел второй номер альманаха «Вавилон», в котором была небольшая публикация, основа для публикации в «Русской мысли». В мае 1996 года вышел сборник «Окрестности», составленный группой «Междуречье». Тогда в неё входили Корецкий, Волчкевич, Давыдов. С 1997 года о «Междуречье» как о группе не слышала. В 2004 году осенью был вечер памяти «Окрестностей», и я там читала.

В октябре 1996 года вышел первый авторский сборник «Приют». В 1997 году — несколько стихотворений в альманахе «Кольцо А», СПМ и второй авторский сборник «Виды на жительство». С 1997 до 1999 года в нескольких номерах «Вавилона» публиковались мои стихи. Тогда же составлена и станица на сайте. В 1999 году вышла «Родительская суббота», а в 2000 — «Третий голос». На литературных вечерах я выступала сравнительно редко. Несколько раз в проекте «Авторник». В мае, на Светлый Четверг, состоялся финал конкурса религиозной поэзии имени Святителя Филарета Московского. Третий по счёту. Мне дали первую премию: итальянский альбом с русскими иконами.

В 2002 году вышел сборник «Тихий праздник», который как-то особенно понравился читателям. Тогда я уже почти не выступала на литературных вечерах. С этого времени начались публикации в интернете (2003, «Литературный арьергард»). Теперь их довольно много. В 2006 году вышла книга «Светильник», в «Автохтоне». в 2004 и 2006 году выступала на фестивале верлибра. В 2005 году и 2006 году участвовала в Сапгировской конференции.

Родилась 5. 12. 1969 в семье подмосковных жителей, работавших на оборонном заводе в горoде Челябинске-65. Ближайшие города — Кыштым и Касли. До областного центра не менее трёх часов езды на автобусе. До заповедника Слюдорудник — примерно столько же. Там собирали чернику и грибы. До 14 лет перечитала все тома классической литературы в местных библиотеках. Толстого читать не смогла, но вот Стендаля и Достоевского читала с увлечением. Первый поэт, с которым познакомилась — Пушкин. Чуть позже был прочитан двухтомник Лермонтова, подаренный маме в память об окончании института стали и сплавов.

Поэзию любила с детства. Воспоминаний, связанных с поэзией несколько. Отец дарил книги стихов. Лет в десять подарил сборник Антонины Баевой. Читала и Веру Инбер, и Ольгу Берггольц, и Пушкина. Откуда-то взялась в доме книжица стихов Ярослава Смелякова, чёрная, с внушительными и совсем несоветскими иллюстрациями. С поэтами серебряного века, а уж тем более с современной поэзией познакомилась крайне поздно, лет в 25. Ни мать, ни отец не были людьми строго советского настроя. Я росла как трава, так что большую часть времени проводила за книгами и одна. Интересы школьников меня мало занимали. Стихи писала с 11 лет. Одно из первых впечатлений связано со стенгазетой. Стихотворение, написанное двенадцатилетним отличником, было гладенькое и запоминалось до того, что я и сейчас, по какой-то усталой моторике, его помню — всё. Но скорее как вариант того, что мне в поэзии претит. По стилистике было нечто вроде Кима, Визбора, Городницкого или Щербакова.

Лет в двенадцать начала читать Новый Завет и Псалтирь. Тексты страно волновали и уводили в какой-то яркий, восхитительный мир. Тогда мама по каким-то своим соображениям ездила по бабкам, и переписывала разные странные молитвы (Сон Пресвятой Богородицы). Эти тексты тоже волновали, но меньше. За их пределами чувствовалось нечто более интересное.

Первые властные импульсы поэзии ощутила во Львове, где начала профессиональное образование: библиотекарь. С однокашниками общалась мало, считалось, что я немного не в себе. Наиболее сильные поэтические впечатления того времени — Блок и китайская поэтесса Ли Цин Чжао (эпоха Сун).

После смерти деда поселилась в Подмосковье, а затем была перевезена в Москву. Мне было уже 18 лет. Закончила средний специальный курс в БТМ. Во время учёбы мои способности слегка заметили, но в техникуме (теперь коллеж) уже сложился свой кружок поэтесс, и мне там делать было нечего. Из первых впечатлений литературного общения — техникумовский клуб «Филолог». В рамках клуба проводились дискуссионные вечера и чтения. Слушали «Всенощную» Рахманинова, читали «Гамлета» Бориса Пастернака и «Реквием» Ахматовой. Тогда же сложилось ощущение, что тщеславный лоск запросто пристаёт и к великим.

Более живые и глубокие впечатления оставило выступление небольшой поэтической группы, названия которой не помню. В строгом смысле поэтов там не было. Были актёры, пишущие стихи и чтающие стихи других авторов. На одном из техникумовских открытых уроков читались стихи пятнадцатилетнего самоубийцы. Запомнился «Арлекин»: «Пусть я в грязи, а вы — в пыли». Меня привлекал не столько эпатаж, сколько ирреальность, даже сюрреализм на грани гипертрофированного реализма.

Диплом дали свободный, и я пошла устраиваться на работу. Не куда-нибудь, а в библиотеку Литературного Института. Из тогдашних студентов помню Михаила Сухотина, Виталия Пуханова и многих других. Летом 1988 года работники библиотеки любили погоаорить об экстравагантном дипломе Степанцова. Ни работать, ни поступать в лит у меня не получилось. На этюде поставили два за авторскую пунктуацию, не больше — но и не меньше. Намерений далее поступать в лит не оказалось. Пошла работать сторожем, вахтёром и др. Недолго — библиотекарем в средней школе.

В Москву влюбилась с детства, так же как и в Подмосковье. Дом на улице Дачная в Электростали, крыжовник, душистые яблоки. Потом — синеглазое Измайлово с особенно тёплым и домашним небом. Затем — Сокольники, как нечто превосходящее границы разума и восхищения, какое-то волшебное, почти освящённое место. И, конечно, собор Воскресения Христова с темноглазой и строгой Иверской иконой Божией Матери. Далее и всегда, что бы ни было — Арбат с переулками, Садовое. Теперь гуляю по Гольянову, в тени ажурно и золотисто цветущих лип, в компании серо-голубого котёнка и белых голубей. На окраинах, кажется, жизнь предвосхищает то, что потом будет в центре.

Круг поэтов, произведения которых как-то остались в сердце, большой. Никого особенно выделить не могу. Не могу сказать, люблю или не люблю. Мне интересно почти всё, что читаю. То, что не интересно, просто не читаю. Думается, мне отчасти повезло. В совсем новом потоке прозы и поэзии мало что меня интересует, зато сейчас достсупно то, чего я не могла добыть лет двадцать назад.

Что для себя считаю важным в русской поэзии. Из золотого века поэзии — Батюшкова, Пушкина, Грибоедова, Одоевского. Из поэтов серебряного века — творчество Блока, Хлебникова, Зинаиды Гиппиус (скорее как совокупность идей), особо — Елены Гуро. Обэриутов читала и перечитываю, но из них мне интересно только творчество Александра Введенского. Творчество Цветаевой, Мандельштама и Пастернака принимаю очень выборочно и не во всём. Поэты того же времени и второго плана (Оболдуев, Нельдихен) кажутся более тонкими и любоптыными. Из поэтов середины столетия — ранний Красовицкий, Андрей Сергеев, Леонид Аронзон, Дмитрий Авалиани, Всеволод Некрасов. Из семидесятых взяла бы на подводную лодку «Избранное» Александра Миронова и томик Елены Шварц, а так же стихи и эссеистику Виктора Кривулина. Но весьма уважаю поэзию Геннадия Айги, Виктора Сосноры, Ивана Жданова, Аркадия Драгомощенко. В поэзии середины восьмидесятых уважаю Егора Летова (ранние тексты к альбомам) и Ольгу Мартынову. Из сверстников могу назвать с десяток имён, чьё творчество мне интересно.

Любимая эпоха в иностранной литературе — английский романтизм (вернее, Озёрная школа, Вордсворт и Колридж), в русской поэзии люблю всё и не могу выделить чётко любимый период.

Зарубежная поэзия мне представляется двуликой. Во-первых, если читать поэта, то в оригинале. Как можно вполне представить красоту песен хуасиньша на слова той же Ли Цин Чжао без знания китайского, непонятно. Переводы Верхарна на русский язык, мне думается, не передают винтажного вкуса его поэзии: с одной стороны гладкость и лёгкость французского, а с другой — дрожжи Фландрии. Европейская литертура для меня закончилась где-то в сороковых 20 столетия. Почти нет желания читать написанное позже, не интересно. Большинство зарубежных атворов, творчество которых мне интересно, писали на английском.

Из французской поэзии больше люблю Верлена, чем Рембо, но в равной степени Валери и Аполлинера. Из немецкоязычной поэзии вкус появился только к поэзии Рильке, который не яляется собственно немецким поэтом. «Испанскую поэзию в русских переводах» приобрела ещё в 1985, и с большим почтением отношусь к испанской поэтической традиции. Какое-то время была под гипнозом стихов Лорки, но после знакомства со стихами Хлебникова прошло. Думается, европейская поэзия для русского менталитета всегда будет чем-то нарочным, неестественным, трудноприживающимся (говорю об идеях, стилях и традициях).Это второй лик — лик диктатора. Но уж так вышло. Мне интересны те моменты поэзии, в которых русскоязычный автор выходит из европейской клетки; тогда яснее облик собственно русской поэзии. В общем, в поэзии я не фанатик и не ретроград. Она довольно живуча и сама за себя вполне может побороться.

В поэзии ценю несколько иное, чем в поэтах. Поэт как-то изначально беззащитен (говорю не просто о поэтах, а о поэтах не игрушечных). Он наполнен нездешней красотой, которая при сообщении обычному ходу вещей как-то болезненно изменяется. И за это изменение взыскивается с поэта. По сути, Поэт — Один. И в любом настоящем поэте (если хотите, поэту по душевному и духовному устроению, ПО ДАРУ СВЫШЕ) есть свет и некая светлая новость, какая-то нездешняя роса. Но настоящий поэт не может не любить язык, на котором пишет. Потому и не люблю всех авторов, которые относятся к родному слову цинически. Для меня поэт — свидетель, соучастник стихии поэзии, но и наблюдатель.

В поэзии ценю свободу и открытость, которая в обычной речи недоступна. Считаю, что в современной ситуации для написания поэтического полотна регулярным стихом, да ещё в рифму, необходим высокий и тонкий вкус. Свободным стихом пишут многие, но редко когда он обретает личный голос. Силлабика и верлибр, мне кажется, холодны для русской просодии. Хотя есть поэты, сумевшие их освоить.

Ни к какой поэтической группе никогда не принадлежала и не прнадлежу сейчас. Но в разное время общалась, и весьма тесно, с членами группы «Междуречье» и союзом молодых литераторов «Ваивлон». Прогнозов делать не хочу, но для себя уже определила что в настоящее время той литературе, которая сохранила ещё творческий потенциал, необходимо учиться опыту существования в замкнутом пространстве, как это было в 70 и 80 годах прошлого века.

В последнее время в поэзии всплыло слово поздних романтиков "пассеистичность". Обозначает переживание поэтическим "я" некой "пассии", то есть старданий(?). Поскольку этим термином теперь обозначается нечто, страданию противоположное, хочется подыскать новый. Нелепо было бы спрашивать: я за страдания или против. Конечно, против, и надеюсь, что по Втором Пришествии Христовом будет мир, где страданий нет.

Основное настроение своих стихов я бы обозначила, отталкиваясь от термина "пассеистичность", как "пацифистичность". Меня привлекает не столько идея маленького человека, сколько превосходящая разум красота человеческой души, часто немощной и болезненной, во время её обращения к Богу. И примирение души с богом освобождает от "пассии". Объясняю, для чего нужно освобождение от "пассии". "Пассия" — переживание Крестной Страсти Спасителя. А отнюдь не человеческой. Поэтому "пассеистичность" современных поэтических переживаний (примеров много: от Павловой-Фанайловой-Гейде до Воденникова) мне видится явлением скорее игровым, чем настоящим. Это утрированные чувства, и в них почти не веришь. Хотя у всех названных авторов есть моменты откровенности без стриптиза. Именно там, где заканчивается "пассеистичность", и наступает соединение с Богом.