СОБРАНИЕ ТЕКСТОВ
«АЛЬБОМЫ ДЛЯ РОБЕРТА ФРИППА»
1996 апр.
«АЛЬБОМЫ ДЛЯ РОБЕРТА ФРИППА»
1996 апр.
Альбом — жанр в поэзии новый. В 1997 году, в Георгиевском клубе, я читала «Альбомы». Сапгир заметил, что
сам принцип жанра напоминает описанный Пушкиным «уездной барышни альбом». Такое замечание мне пренебрежитеьным не показалось, да и
Сапгира (и о Сапгре) я тогда знала немного. Львовский нашёл в жанре сходство с музыкальным альбомом. Но ведь в поэзии всё иначе. Замеченная Сапгиром
дневникововсть альбому присуща, как и рассеянность текстов (от силлаботоники до прозы, да ещё плюс белый стих). Важна цельность, характерность.
До меня об альбоме, как о жанре, не говорилось. «Язычки жаворонков» опубликованы в «Видах на жительство». Остальные альбомы —
в «Третьем голосе».
ЧЕРВОННЫЙ КОРОЛЬ
1.
Кошачья пища — железный коготь отточенный;
Вопль о бесконечности развороченной.
Я нынче сама себе мертвой приснилась,
Со всем остальным ничего не случилось.
Человек-шизофреник 21 века
Горькие семена исправляют плохие учения
И залечивают детские кровотечения.
Что-то в нас вечно, и что-то — конечно.
......................................
Человек-шизофреник 21 века
Транскрипция к порванным стихам:
«Кошачья пища добывается железным когтем;
зов неизведанного трудно отличим от припадка неврастении.
Навязчивый призрак Дверей.
О шизофреник будущего столетия!
Кровавая сеть заменила прутья решетки;
политическая гулянка сдобрена пляской чечетки,
прилив страсти сдавил невинную глотку.
О сумасшедший будущего столетия!
Мертвые семена так и не стали учением.
От поэтического истощения — один шаг до детского кровотечения.
Кто надо всеми нами, реальнее, чем мы?
О сумасшедший будущего столетия!»
2.
Лает собака, говорит ветер, лает собака.
Опоздавшего спросили.
Вот, мы здесь когда-то жили.
3.
На стене возле сада червей
Обнаружен текст утраченной эпитафии:
«Я после смерти не решусь тревожить вас,
Я не хотел бы, чтоб случилось это зло».
4.
Гуляет лунное дитя
у речки за тенистым парком,
деревья трогает рукою неуверенной;
она с ладонь мою величиною.
Устав, дитя присело у окна,
играть с ночными звуками пустыми,
а все они в пушистом серебре,
как гусеницы белые большие.
Дитя в саду похитило цветы
и тут же их упрятало куда-то,
поскольку нынче старшая сестра
с утра была сердита не на шутку.
Дитя домой торопится уже,
деревья в глупых лужах отражаются,
а в небе так легко-легко-легко,
быть может, даже солнце улыбнется...
5. ЧЕРВОНЫЙ КОРОЛЬ
I.
И вот — малиновой луны изображенье в небе,
останок солнца,
и черный город с золотом и кровью.
(Волынщиком я ветер назову).
Он звуки рассылает по Вселенной,
он созывает к королю червей
Из детской я, мне помнится, видала,
сквозь дверь, случайно затворенную неплотно,
как мама с папой мне готовят казнь.
(Вот тут-то вестник мой и появился).
II.
Там все в шелках пурпурных при дворе,
на головах прекрасных дам рубины,
а королева черная, когда часы пробили,
взмахнула рукавом, и поле опустело.
Там все вокруг в пунцовых янтарях,
и с яблочными нежными ланитами,
а инструмент, в котором что-то желтое,
Сказать не смеет...
Смолкла и шарманка.
ЯЩЕРИЦА
1.
Рыжая ящерица Женя,
Рыжая ящерица Талька.
— Госпожа ящерица, вот брильянт ваш!
Ах, как бы ящерица в цирке выступила!
Вот, на арену варан выходит.
О, свет ярчайший омоет ящерицу,
подобный рассвету над кладбищем.
Ящерица истинной веселостью дышит.
Песок и море, туманом укутанное:
— Аркадия там, Аркадия,
отчий дом рассвета!
(Серебряный вкус зеркала яснее.)
Вот, на арене самая прекрасная ящерица
живых воспоминаний.
Корабль плывет туда,
где радостно всегда.
2. БЕСЕДА
Приходите в клуб наш, господин чудаковатый:
Пепел глаз усталых, волосы из ваты!
Суп на кухне вашей остывает,
А из ваших родственников вас никто не знает.
Здесь же на окне, как след ботинка,
Кротко смотрит странная картинка.
В ней три слова с ароматом устаревшим,
На стекле оконном запотевшем.
Здесь слова, слова, слова и тени,
Вас утешить могут их сплетения!
Пальцы ваши словно бы из глины,
В них листочек с виршами плохими.
А стихи ползут в какие-то там стороны:
Окна, окна, город ночью, вороны.
Я люблю вас, господин чудаковатый, странный.
Ящерицы, острова и страны.
Фантики друзья шумят за дверью,
Рясы их — раскрашенной метелью.
3. СЧИТАЛОЧКА
Раз в далёкие края
Собралась одна семья,
Они сели на трамвай
И поехали в Китай.
И сказал им старый кот:
— Вы садитесь в самолет!
Ночью умер весь Китай,
Вы ж летите прямо в Рай!
Но спросила тут жена:
— Где китайская стена?
Кто нам купит самолет
И до места доведёт?
Неизвестные пришли,
Самолетик принесли,
Только это был журавль,
Зерна он с руки клевал.
Раз в далекие края
Собралась одна семья.
Кто-то видел этот фильм,
И уехал сам в Нанкин.
4.
Славно, славно, забывать негромко;
Чёрная весна, седая кромка,
Чья-то тень алеет возле моря:
Это волны, волны, волны — горя!
Прошлое как звук, червяк нагретый:
Забывать о том, чего здесь нету.
Ночь по проводам уходит в море
Вот, возьмите, ящерица — горе!
Вы молчите, милая шалунья,
Разум боли спрятав в неразумьи,
Даже если — всё прекрасно, даже
Обо всем потом Никто расскажет.
Ящерица, ящерица,
шить жакеты мастерица,
подыми скорее вежды —
где она, твоя одежда?
5.
Путаясь в днях туманного города,
брожу по нему,
своею нервозностью гордая.
(В парке юрского периода тёплый лес
до небес)
Путаясь в днях туманного города,
брожу, наблюдая породы и природу.
(Несуществующее кладбище).
* * *
Корабль полный вперёд.
6.
Прыг-скок, прыг-скок,
беленький вальсок
со скачущими звуками.
Молодой русский артист
в рулетку проигрался
на фестивале в Каннах;
ящерицу увидел на корабле.
Черная теплая вода за бортом плескала,
горели огни последнего дня кинофестиваля.
А режиссер в белой панаме
в Америку сбежал.
ЯЗЫЧКИ ЖАВОРОНКОВ В ЗАЛИВНОМ
1.
Здесь, где всё, что есть в мире —
на подносе из старинного серебра
(Сад, о Сад — говорит любимый).
Где поток людей словно огромный белый червь
с птичьего полёта;
(и я понимаю язык его)
где Индия смотрит глазами маленькой цыганки,
просящей подаяние,
где Китай выступает церемонной походкой
из нечаянных щелей;
где кровоточит пион Хиросимы,
брошенный в печальные воды мечты
о большом проливе;
где Европа, надев очки, считает звёзды;
где смертельно ранит блеск нового чёрного бьюика;
где новоокрещённый курит марихуану;
где русские деревья выше облаков
здесь, где всё это, здесь.
2. ОТПЛЫТИЕ. ЧАСТЬ I
Уносимое вниз потоком спешащим,
вздымаемое потоком новорожденным,
по трапу на палубу парохода,
не задерживаясь
на отдельных ступенях,
поступью почти ангельской,
поступью виновного
в ангельстве своем временном.
2. 1/2.
Уносимое вниз потоком спешащим,
кольчатым,
звуком настороженным,
звуком самозабвенным.
— О когда же, когда
основание нашего путешествия?
Шепот подводный,
заклинание кларнета,
гудок парохода...
3. ПИСЬМО
А ведь мы никогда не виделись.
О, если б возможно было забыть тебя!
Ты любишь меня по-прежнему, я знаю.
Но не стоит боле говорить об этом —
Жизнь подсказала мне
Два слова: возвращение и вчера,
Я не желаю знать, что между ними.
(Листок из книги субботней)
Игроки, еще неумелые,
безысходность в чертах мраморной леди,
верблюд поседевший,
рисунки на полях.
4. ИЗГНАННИК
Там, на земле, теперь далёкой, было всё иначе:
Весна пурпуровой ладонью грёз
по волосам моим вела
и, улыбнувшись, вдруг остановилась.
А здесь колючки лета и песок,
друзья всему вино предпочитают.
Здесь недостаток цвета юных листьев,
и днём сверкает ястреб над песком.
Других же птиц никто из нас не знает,
но повар видел жаворонка труп.
5. (...)
Помилуй нас, о Господи, мы есть,
И мы живём, как все другие люди.
За это нас считают дураками
Они, едва вкусив щедрот Твоих.
Господи, Твоя молитва,
Господи, молитва наша —
объяснение в любви.
6. ОТПЛЫТИЕ. ЧАСТЬ II
Ригведа скрипки;
резкий звук трубы
вещает об отплытии Титаника.
Но вдруг раздался с неба птичий крик,
а пароход всё дальше, дальше, дальше...
НИ ОДНОЙ ЗВЕЗДЫ ВО МГЛЕ ЕГИПЕТСКОЙ
Это —
ночь уходит,
Это —
ожидание рассвета.
Солнце вышло из подземки;
а дома глядят
как дамы-иноземки.
1. БЫТИЕ
Хлопоты внезапные,
тревоги блистательные,
завтрак,
мороженное,
последняя сигарета,
статуэтка Девы Марии,
девять часов утра.
2. ПСАЛОМ ДАВИДА
А царь Давид на улицу вышел,
глазами оленьими смотрит,
глядит как щит,
(слоновьи воспоминания).
А у подъезда машина чёрная,
длинная,
бизнесмен в машине сигару курит.
Царь Давид смотрит и чуть не плачет:
— Господи, помилуй! — взывает.
А что может царь один сделать,
даже поющий и танцующий?
Разве что беспокоить.
3. ВАХТА
А ещё было.
(свети, свети,
мы — лучики Творца.
Мы, настроив руки свои, золотые ворота откроем)
Триста лет назад
(тихо-тихо прошлое голову склонило)
война была,
корабль плыл у берегов Испании.
С настоящими волками морскими,
и пассажирами.
Плыли на том корабле лорд и леди,
и бывшие надзиратели тюремщики,
и все слушали морской ветер.
А ветер в кудрях играет,
а кто-то руку козырьком ко лбу приставил,
как тогда, когда с папой
первый раз на море приехал:
о день самый счастливый!
Бессонный капитан,
как в кино,
такой красавец мужчина,
благородно усатый,
смотрел на море
и вдруг улыбнулся,
как если бы голоса друзей за дверью услышал.
Белая фигура по ночному морю идет.
И пассажиры видели.
3 1/2.
Викинги,
босые викинги,
взывают к кому-то,
руки тянут.
Сны это,
сны одинокой девушки,
карнавальной принцессы,
яркие,
жаркие.
4.
Опять
сигарета
завтрак,
мороженное,
статуэтка Девы Марии.
А ночь совсем темная,
ни одной звезды.
Хоть бы раз в жизни комету увидеть.
СЛЕДУЯ ПОСЕЙДОНУ
1. Накануне пробуждения
Всё начиналось так тонко и ломко:
в мире едва лишь наметилась кромка.
...
Несомненно, всё это произойдет с нами сегодня:
море нам явит свое исподнее.
Мы пройдём по сухому дну,
и это — как сделать шаг к окну.
Нас уносили дороги, огнями покрытые,
имена и названья забытые.
Но сейчас мы стали собой более, чем когда-либо.
Мы вышли на сушу.
Мы были — рыбы.
2. Утро.
Из каскадов дыхания,
из каскадов света.
Сквозь сон проснулась.
Мир вокруг напоминает комнату клептомана.
Все мои прихоти расставлены по полочкам,
а внезапные желания свалены в кучу.
По полу ступать нужно бесшумно,
стремиться сохранить дыхание.
Орнамент подвижный
окружил меня своими спасительными изгибами.
Неужели так, Господи, и Твои Ангелы?
И страшно, и хочется увидеть.
Молитвы во сне читаю.
3. На закате.
Высокая бесчестия вода
вздымается волною небоскрёба.
Браслеты, кольца, бусы в ней блестят,
моих нарядов там сверкают клочья
и гардероба моего ключи.
О сила бесконечная удара!
Жизнь будет — объяснение в любви.
Покуда все навыворот.
4. Кошачий завтрак.
Леди молодая с корзиной в магазине,
приехала на белой лошади.
Отражается в витринах красивых, длинных
леди, сошедшая с лошади.
Ей нужна пища для любимой кошечки,
для чёрной особенной кошечки,
потому что леди во всём остальном одинокая,
атласная леди высокая.
Леди молодая в кошачьей аптеке,
невозможно шикарно одета.
Что купить ей — она и сама не знает,
вероятно не важно это.
Выезд на лошади в магазин — это средство общения.
Леди подарит котам чужим свое последнее приобретение.
5. ДИОРАМА.
Нечто вокруг происходит хорошее,
хотя ветер гудит несколько насторожено.
Потихоньку предметы на места возвращаются,
и какие-то, ранее не присутствовавшие, появляются.
«И вот, малиновой луны останок в небе,
останок солнца».
Но кто же эти, что так торопятся выйти
по дну морскому, естественному покрытию?
Господи, только бы это случилось,
только бы никогда вновь не приснилось,
женилось или хотя бы влюбилось!
И да будет на то, Господи, Твоя милость!
Она же, она сама с косою ходит,
свободно и страшно косою водит,
словно бы не трава у ней под ногами,
а живые солдаты с фуражками и головами.
6. Эпиграф.
Господи! души наши окружи мирною тишиной.
Мир — это зов сердца мужественного,
мир — это сон в доме дружественном,
мир — это Ангел, вещающий о наследнике,
мир — это внимательный взор собеседника,
мир — это то, что когда-то утратили
все наши мужья и жёны, отцы и матери.
Что все наши понятия стоят, когда мир удаляется,
к которому человек, подобно растению, обращается?
Потому что все мы, на самом-то деле —
дитя, первый раз взошедшее на качели.
ОСТРОВ
Интермедия
Из таинств глубоких ночной осоки —
сосны, и в них сороки.
Этому пению доверяйте,
слушайте,
я прошу вас,
и не перебивайте.
Начало.
Остров, где все мои лучи сходятся,
за солнечным закатом находится,
за городом заката.
Там я увижу, как танцует леди.
Струится и журчит лесной ручей,
такой ничей, такой ничей.
Ведь я же помню, как танцует леди.
Она уснула здесь, в траве сухой,
она лежит и спит и тихо дремлет.
Слово автору
Я слышала беседу двух существ.
Но что ему вторая отвечает?
Ее качели будто бы качают.
Подслушанные стихи
Да, я могу сюда не приходить,
и даже по окраине дороги.
Не мыть в пруду натруженные ноги.
Сюда не приходить могу, и жить,
и дома спать под тёплым одеялом,
и днём, и ночью спать, и до утра.
Могу устроить то же, что вчера
устроил. Но она об этом знала.
Из диалогов
— Ты так тонка, что кажешься прозрачной,
как нищенка. О, Господи! Зачем
живёт цветок, когда он надо всем,
что в мире есть — цветок всего невзрачней.
Та девушка похожа на тебя,
единственное чадо грустной леди,
лукавая как школьница. Ответь мне,
ты с нею это сделала, любя?
Там хор девиц, хмелея, подпевал
какому-то невнятному созданью,
в машине на дороге. Расстоянье?
О том, что расстояние — не знал.
Прощай, до встречи. Знаю, ты придёшь.
Здесь будет дождь. Дождь будет непременно.
Вот поездов натруженные вены,
и вот окно. И в нём, смотри-ка! — дождь.
...
Звать много лет и сердцем отзывать
так близко очутившееся имя,
чтоб увидать лицо, в котором длинно
закатный луч и утренний — читать.
...
А вот и первый снег. Ужасно скоро.
Письмо уже написано — прочти!
Потом я разорву его. Прости.
И музыка, и звуки разговора.
КРАСНЫЙ
— Алому, Господи, куда мне деться?
Слёзы, рожденные не в глазах, а в сердце.
...
Моисей хмурится,
пророка карточка банковская,
Исайя географическую карту свернул,
Изекииль горящее колесо гонит жезлом гневным,
Иеремия нефтяными слезами плачет,
море и всё, что в нем, голосом Ионы стонет.
Иов потерял надежду небо увидеть
— Господи, не чаял Тебя обидеть.
...
Улица с неба шествует медленно,
зарево на стороне западной.
Череп, в небе отраженный, глядит.
Шестнадцать миллионов, говорят, в опасности.
Особый отдел ищет след невещественный.
Экстренная телеграмма
«Относительно Алого сообщается:
он среди населения земли редко встречается
и несомненно от прочих отличается.
Мортира, опасная даже на дне.
Сон, который больше, и не во сне».
Реквием
Иногда я думаю смелее,
что сквозь глаза мои построили аллею.
Дитя идёт, и мир — в его велении.
Видению невинному я рад,
путаю слова могила и виноград.
Следовать за детским платьем
есть самое важное изо всех занятий,
всё остальное — осколки зыбки.
На лицах вещей — виноватые улыбки,
выражение внутреннего опустошения,
сор перед Лицем Провидения.
Здесь, в мире ускользающих вещей
Дитя когда-то Алого спросило:
— Кем был ты, когда не было тебя?
Склонился Алый, словно у престола:
— Любил когда-то и теперь люблю.
