ПЕСНЬ ПОТОЛКА

о новых стихах Сергея Круглова
(«Воздух» №2, стр. 88)

*
Как поэт, Круглов стал известен ещё в девяностых. Его стихи, порой перенасыщенные культурными аллюзиями, с которыми автор обращается более чем смело, сразу же обратили на себя внимание. При чтении возникало ощущение внезапно разверзшейся под ногами космической пропасти, в которой всё летит и кружится. То, что у раннего Красовицкого казалось уроками русскоязычного сюрреализма, у Круглова стало сюрреалистическим цветением культурных аллюзий. Эволюция от раннего Красовицкого до раннего Круглова внятная и огромная. О ней можно было бы написать отдельную большую работу. В стихах Круглова возникла та же катастрофическая, отчаянная, юродивая интонация. Но она существует в гораздо более объёмном и насыщенном поэтическом мире.

В журнале поэзии «Воздух» № 2 опубликована подборка новых стихов Круглова с названием «Песнь потолка». В подборку вошли стихотворения сюжетные («Процесс», «Чипполино», «В пустыне»). А так же стихотворения по-видимому бессюжетные, однако обладающие мощным внутренним смыслом, придающим фрагментам потока сознания законченность, и потому воспринимающиеся как стихотворения с внутренним сюжетом «Киберпанк…», «Во второй половине августа…», «Скоро зима и жизни конец»). Мне кажутся наиболее интересными последние.

*
Тема разделения — одна из основных тем стихотворений Сергея Круглова. Уже в названии «Песнь потолка» возникает тема экстремума, предела. Здесь же и омонимическая аллюзия: предел — не только крайность, горизонт. Но и освящённое место, одна из внутренних частей храма. Подборка названа по третьей вещи, полное название которой звучит так: «Киберпанк: песнь потолка». Вся стилистика и вещи, и подборки оставляет впечатление именно варварства, внезапного внедрения в привычный и пёстрый мир отношений и вещей чего-то нового, неожиданного и совсем не похожего на то, что в нём есть. Этой вещью оказывается христианство. Автор как бы хочет сказать всей подборкой: да, мы такие же варвары, как те, что захватили Рим, а, возможно, ещё и хуже. Но это не значит, что в нас меньше искренности и желания верить в спасение.

*
Общий лексический пласт подборки обладает головокружительной амплитудой: от пургена и киберпанка до цитат из церковных песнопений. Причём, редкостный случай! Круглов осмысленно и точно цитирует слова богослужебных гимнов, так, что они оказываются у него на своём месте. А мне, признаться, в современной поэзии этой вдохновенной точности и не хватает.

Общая форма стиха - безусловно, свободный стих. Медленные, нерифмованные строчки выдерживают критическую смысловую нагрузку и вполне пластичны на смысловых поворотах. Однако в большинстве стихотворений сохраняется строфическая форма, что напоминает о поздневизантийской поэзии.

Поэзия Круглова, в её новом, послепремиальном образе, мне интересна двумя вещами. Во-первых, тем, что знакомство с редкой и древней культурой, какой является культура византийская, не является для автора предметом поэтического тщеславия, как заметно у некоторых лучших авторов (Аверинцев). Предельная «окультуренность» автора не давит на читателя, не унижает его. Наоборот, читатель видит привычные вещи и привычные отношения, подчас малопривлекательные, уже приподнятыми над унылым горизонтом. Свободные строфы и доверчивость автора к читателю создают особую атмосферу стиха, движение «к потолку». Лирическое «я» Круглова не берёт высоких понятий «с потолка». Оно поднимает человека до высоких понятий, «к потолку». А там, возможно, и в Небеса Господни.

*
Всё стихотворение пронизывает образ почти механического движения: от внутренностей говорящего к потолку. Сухая, механистическая молитва уподобляется плевку в потолок, какому-то сизифову труду.

«…Молитва-лизун
На излёте липком всей массой
В потолок вчмокивается; тихо потрескивая,
Сворачиваются края кома,
На свинцовой глади ползут, масса
Стремится в свой центр,
в свою идеальную форму — шар
Слизистой каплей вниз. И снова…»

Киберпанк — поздний регистр, ответвление возникшего в начале технократической эпохи (или эпохи высоких технологий) течения панка, девизом которого было «нет будущему». Имелось в виду светлое, шпионски-сытое будущее. Если перевести на христианский язык — апостасия, полное забвение человеком своих основ, даже на физиологическом уровне. Киберпанк выражает вкусы утончённейших интеллектуалов, нарочно пренебрегающих моментами цивилизации. Адепты киберпанка — взломщики компьютерных программ (хакеры), доморощенные гении компьютерного оборудования (hard-n-soft) и разного рода чудаки, которые мечтают о новой книге вместо автомобиля-иномарки. Не зря всё стихотворение пронизано культурными соответствующими культурными аллюзиями (Лисама Лима, Милорад Павич). «Я» поэта наблюдает развитие и жизнь подобной души и обнаруживает в ней довольно много пересечений с христианством, но и расхождений тоже.

«..Воображение — слышал — мешает молитве,
Но цифровая музыка убила ведь
Твоё воображение, сделала точечным центр, —…
Желание, — надежды ведь нет. А вот
Нет и желания…»

Внутреннее состояние адепта киберпанка напоминает автору состояние механически верующего человека. Его можно назвать фарисейством. Оно кажется непреодолимым, и лирическое «я» поэта порой даже соглашается с собеседником, киберпункером: «(Никто не пойдёт по этой глади!)», «…но все розы/ Гарью, гарью здесь отдают! лучше не спать совсем.)». Но тут начинаются нестыковки в мрачно-эстетской картине мировоззрения деятеля-одиночки:

«Но вот снова: что-то скрипит, вот, вроде бы, поют,
Переставляют что-то
Там, наверху! Конечно, тебе и дела нет,
Вне текста и контекста нет,
Есть страх или прикол, но ни автора, ни читателя нет…
Ты щёлкаешь и щелкаешь, и не можешь войти,
И не отворяется файл, но всё это о том,
Кого там нет?

Потому что ещё раньше Он видел Тебя,
Скорчившегося (и на пиво немного текилы) — щёлк-щёлк —
От икса к омеге, и выжеванная молитва-лизун
Прилипла к ножке стула, — у монитора
В комнате под свинцовым потолком».

Нарисованная картина явно неоднозначна. Фарисейство, согласно Учению Спасителя, является глубоким, демонским недугом. Так что в стихах возникает образ и двойника того, кто механически молится. В целом стихотворение рисует состояние глубокого безразличия, замкнутости в самом себе, незрелого характера и озлобленности на любое происходящее вокруг изменение. Комната со свинцовым потолком неожиданно рифмуется с известной кормильцевской «комнатой с белым потолком». Возникает образ закупоренного, безвоздушного пространства и ещё образ пленительной и вместе ужасной гибели. Согласно исследованиям, наркоманы во время ломок или передоза видят только белый потолок.

Любопытна аллюзия самого названия. Оно восходит, вне всякого сомнения, к библейским текстам: «Песнь Песней», «Песнь восхождения». Семантически весь текст невероятно разнообразен. Однако и это несёт на себе отпечаток библейской (а именно новозаветной) традиции. Полисемантика как видение языка была присуща русскому литературному языку уже в его начальной стадии, ещё в руках Кирилла и Мефодия. Это прямое наследие классики (Византии). Для сравнения: Прологе Евангелия от Иоанна, читаемом на Пасху, заключено восемь (!) семантических значений слова «Слово».
Стиль этого стихотворения напоминает лучшие вещи Маяковского (в начале). Построение фраз и строчек, а так же работа с лексикой напоминают о фэн де сикль девятнадцатого столетия. Затем, ближе к середине, возникает почти драгомощенковская интонация (чисто питерские сплетения образов), полотно утончается почти до безумия, оно почти рассыпается «на глазах читателя» (две круглые скобки подряд, прерванная связь). И в конце выходит к почти регулярному, ритмизованному, близкому к ямбу метру с неожиданной аллюзией в самом конце.

Стихотворение сильное само по себе, но мне интересна и его этическая направленность. В новейшей поэзии, мне кажется, эстетическая сторона сильно ослабла. Пока ещё нет действительно свежих эстетических идей. Звукопись теперь хороша почти у всех, но хотелось бы услышать и что-то кроме неё.

В стихах Сергея Круглова это «что-то», мне думается, есть. Есть своеобразная, пёстрая и актуальная эстетика. Если принять за данность, что мы давно живём в эпоху оксюморона, «где всё возможно», то придётся согласиться и с тем, что нужно умение, чтобы «это всё» стало возможно. Киберпанк, конечно, недостаточен.

*
Эстетика Круглова — оксюморон. Автор говорит с читателем на языке той культуры, в которой читатель находится. В результате такого диалога в хаос внедряется элемент космический — попытка гармонизации, осмысления новых фактов, порой даже интерес к тем из них, в которых заметны проблески нравственной идеи, в которых есть почва для культуры. В поэтике Круглова мне видится тот вид оксюморона, который подкрепляется законами развития культуры и логикой. Его эклектика до безумия (юродство!) логична и даже научна. Сравнивая молодого, «вбегле хиротонисанного» диакона с Чипполино, Круглов задевает какие-то глубинные, детские струны. Перед нами не просто диакон (слово для подавляющего большинства людей непонятное), а молодой герой, борец за справедливость, характер смелый и находчивый, но взятый в неожиданном ракурсе. Здесь надо уточнить: кто такой Чипполино, в современном мире знает тоже немного людей; но всё же больше, чем знает, кто такой диакон. Нельзя не вспомнить и про «горе луковое», бесконечно родное и тёплое по сути просторечие, которое и является смысловым центром стихотворения. Просторечие это слетает, по Круглову, с уст Самого Господа, пришедшего утешить диакона.

*
Особенность поэтики Круглова в том, что, обладая поразительной интуицией в области культуры, он не закрывается и от новой лексики, часто очень агрессивно наступающей на основы языка. И здесь возникает момент «укрощения». Лирическое «я» поэта не спорит с новым языком. Оно его воспитывает, то есть, даже питает. Вся подборка объединена предощущением трагедии, но светлой, избавительной.

СЕРГЕЙ КРУГЛОВ
на Середине мира.