ПЕРВАЯ ДУИНСКАЯ ЭЛЕГИЯ

(перевод Олега Дарка)

Крикни я, кто бы услышал, меня из ангельских сонмищ? А если б случилось, и некто меня вдруг ободрил, я бы пропал в его близости тяжкой. Ведь что красота, как не начало ужаса в мере, в какой мы ещё выдержим. Оттого-то мы так ею и восторгаемся: щадит нас, отвергая, вместо того чтоб разрушить. Каждый ангел прекрасен ужасен.

Вот почему я смолчу, схороню в горле возглас жалобы смутной. Ах, кому ж суждено нас тогда выручить? Ангелам — нет, но и не людям, и учёные звери чуют давно, что не такие уж мы хозяева в истолкованном мире. Нам оставлены разве что дерево то на вершине, чтоб ежедневно мозолить глаза, да вчерашняя улица, да проклятая верность случайной привычке: однажды в нас заронилась, обжилась и не уходит.

А, ну и ночь, эта ночь, когда лица нам рвёт вихрь вселенский, у кого же её не бывало, манящей, вкрадчиво лгущей, готовящей муку и труд одиноким. Но добрее ль она к любовникам? Ах, они лишь прячут друг другом свою обреченность.

Знаешь ты это? Брось пустоту, которую держишь, наружным пространствам; одним только птицам пробовать воздуха ширь надежным крылом.


Да, эти вёсны тебя встречали с надеждой. Взывали и некие звёзды, чтобы ты за ними приглядывала. То поднимало в тебе волну из минувшего, то окликала скрипка, когда ты проходила в открытом окне. Всё есть посланье. Расшифровала ли ты? Не всегда ль занята ожиданьем, точно всё вокруг было предвестием друга. (Где же станешь его укрывать, когда посторонние грозные мысли бродят в тебе и с тобой зачастую ночуют).

Но ты беспокойна, так пой любовников — давно не бессмертно их пресловутое чувство. Тех, кто почти завиден тебе, покинутых, их ты находила всегда милее утешенных. Без конца заводи им ненасытное "славься", думай же так: вот, что строит героя — погибель сама для него лишь преддверие жизни: второе рожденье. А влюблённых к себе забирает, иссякнув, природа обратно, словно сил не имеет над ними вторично трудиться. Ты о Гаспаре Стампе вдоволь передумала? достойный пример подражанья для девушки некой, от которой любимый ушёл, грезит она: уподоблюсь ли той любящей? Не пристало ли этим старинным терзаньям и в нас наконец прорасти? Не пора ли с любовью нам отослать возлюбленных и, трепеща, претерпеть: так стрела терпит трепет струны, дабы, напрягшись, в прыжке стать больше себя. Нет нигде постоянства.


Голоса, голоса. Слушай, сердце моё, как некогда только святые слушали: голос громовый когда же их поднимет с земли; а они на коленях, невероятные, всё бы стояли, ни за что почитая. Так они пребывали, вслушиваясь. Нет, не то чтобы ты Божий вынесла глас — другое. Слушай роптанье, несмолкаемый благовест, что вырастает из безмолвия. Это к тебе шёпот доносит тех юных умерших. Как и всегда; только вступишь под церковные своды, в Неаполе, в Риме, не их ли доля сейчас же с миром к тебе обратится? А то для тебя вдруг проступит какая-нибудь величавая надпись, как та, что недавно, с плиты в Santa Maria Formosa.

Что им до меня? Или призван я только загладить мнимую несправедливость, которая духов, бывает, немного тяготит в их безгрешном движенье.


Действительно, странно: на землю изволь не вступать, едва приобрёл привычки — от них отказаться, не придавать значенья цветам, зеркалам и другим красноречивым вещам, что так важно трактуют грядущее, и никогда не бывать тем, чем каждый привык в бесконечно усердных руках, наконец, даже имя свое отбросить как разбитую цацку.

Странно: в желаниях нет продолженья желанья. Странно увидеть, как всё, что крепилось, самовольно резвится в пространстве. Послесмертие трудно и полно суеты, прежде чем постепенно хоть немного вечность усвоишь. — Все ведь живущие делают ту же ошибку: будто бы есть определенность границы. Ангелам (так говорят) невдомёк зачастую, среди мёртвых они хороводят иль средь живых. Вечной стремниной проносит все поколенья чрез оба предела и без следа растворяет в обоих.

Так что мы им без надобности, рано ушедшим; от земного легко отвыкаешь, как, возрастая, от материнской груди. А вот мы, кто так нуждается в тайне великой, кого развивает благословенная скорбь, — без них можем ли мы? Есть досужая сказка о том, как с плачем по благородному Лину первая музыка оборвала глухое безмолвие края, как в ужаснувшейся местности той, откуда ушёл навсегда полубожественный юноша, всколыхнуло пустыню великим волненьем, которое нас до сих пор трогает, тешит, бодрит.




Кто бы услышал, когда бы я крикнул, меня из ангельских сонмищ? Мощный, который вошел бы в меня — он меня б уничтожил своим пребываньем. Ведь что красота как не преддверие ужаса, пока мы его вытерпеть можем. Оттого-то мы так ей и рады, что нас избегает, милуя, вместо того чтоб разрушить. Каждый ангел прекрасен ужасен.

Вот почему я сдержусь, одолею глухого стенанья жалобный возглас. Ах, на кого ж в нашей воле тогда полагаться? Не на ангелов, не на людей, а проворные звери верят давно, что мы не так уж и дома в многозначащем мире. Что нашего здесь? Может, дерево то на склоне холма нам оставлено, чтобы с ним ежедневно встречаться, и вчерашняя улица — наша, да проклятая верность случайной привычке: однажды запав в нас, осталась и не уходит.

А, ну ещё ночь, что томит ветром вселенским нам лица, и у кого же её нет — ночи, которая манит, обещает и лжёт, и поджидает тяготами одинокое сердце. Но легче ль она для любовников? Ах, они лишь друг другом скрывают свой жребий.

Знаешь уже? Брось пустоту, за которую держишься, наружным пространствам; разве что птицы пробуют воздуха ширь надёжным крылом.


Правда, вёсны на тебя уповали. Взывали и некие звёзды к тебе, чтобы ты их послушал. Тебя накрывало волной из минувшего, либо, когда ты проходил под открытым окном, скрипка тебе отзывалась. Все суть обращенья. Осилил ли их? Не всегда ль ожиданьем рассеян, как будто бы всё возвещало любимую? (Где же думаешь прятать её, когда незнакомые странные мысли бродят в тебе и с тобой зачастую ночуют.)

Но ты беспокоен <но ты тревожишься… ты томишься …>, так пой любовников — давно уже не бессмертно их знаменитое чувство. Тех, кто почти завиден тебе, покинутых, их ты всегда находил милее утешенных. Снова и снова заводи им хвалу, что всегда недостойна их, думай же: вот, что творится с героем, — погибель сама для него лишь преддверие жизни: второе рожденье. А влюблённых заберет изнурённая природа <истощённая> обратно, словно сил не имея над ними вторично трудиться. Ты о Гаспаре Стампе вдоволь передумал? достойный пример, чтобы девушка всякая, от которой любимый ушёл, грезила: стану ль как та, любящая? Не пора ль тем старинным терзаньям, наконец, прорасти в нас? Не время ль и нам, полной силой любя, от возлюбленных освобождаться и, трепеща, претерпеть: так стрела терпит трепет струны, дабы в напряжённом прыжке себя превзойти. <Ибо прежнему нет нигде места>. Ибо нет нигде постоянства.


Голоса, голоса. Слушай, сердце моё, как только святые некогда слушали: чтобы голос громовый их поднял с земли; а они на коленях, невероятные, всё стояли, ни за что почитая. Так они пребывали, слушая. Нет, что ты Божий вынесешь глас, так это уж слишком. <Нет, не чтобы Божий вытерпеть глас, [а другое]… Не для того, чтобы ты… тебе… а другое…> Но веянье слушай <роптанье… дуновенье… лепетанье…>, эту непрерывную весть <вещанье… непрерывный благовест…>, что возникает из тишины <является… из тишины к нам доходит… тишиной создаётся…>. Это c тобой теперь шепчутся те юные мёртвые? Где бы ты ни вступил в церковь, в Риме или в Неаполе, разве не их доля взывала к тебе <мирно… чуть слышно… спокойно… к тебе обращалась…> Или к тебе поднимала плита величавую надпись, вроде той, что недавно [ты видел…] в Санта Марии Формоза.

Что им во мне? Уж не должен ли я их избавить от видимой несправедливости, что порой затрудняет немного духов в безгрешном движенье.

И правда, не странно ль: на земле не селиться, прежним привычкам, едва обретённым, больше не следовать, не придавать значенья цветам и другим красноречивым вещам, что так важно трактуют грядущее, и не бывать никогда тому, к чему каждый привык в бесконечно усердных руках, наконец, даже имя свое отбросить, подобно разбитой игрушке.

Не странно ль, желаниям нет продолженья. Не странно ль увидеть, как всё, что крепилось на месте, бессвязно валится в пространстве. Послесмертие трудно, полно задач и заданий, пока постепенно хоть немного вечность поймёшь. — Все живущие делают ту же ошибку: зря они так различают. Ангелы (говорят) часто и сами б не знали, среди мёртвых они [пролетают… шествуют…] иль [или же] средь живых. Вечный поток проносит сквозь оба предела все поколенья и растворяет в обоих <и их в обоих мешает…>.

Выходит, мы им без надобности, рано ушедшим, отвыкаешь от земного легко, как, повзрослев, от материнской груди. Мы же — дело другое, нуждаемся в тайне великой, нас созидает <развивает……> печаль <мы же, кому так тайна потребна…>… мы же, кто так нуждается в тайне, для кого <у кого …> из печали распускается <из скорби… страданья… проистекает…> благословенный… мы же, кто так настойчиво ищет великую тайну, кому скорбь помогает расти <кого благословенная скорбь созидает и учит…>. — можем ли мы без них? Есть досужая сказка, будто б однажды с плачем о Лине впервые проникла музыка <в> бесплодную <сожженную… выжженную…> пустошь, будто бы эта суровая местность ужаснулась...




Кто, если крикну, меня б услыхал из сонмищ
Ангельских? Тот пресловутый,
Кто меня б приголубил: и я б изошёл
В его мощных объятьях. Что ещё красота,
Не начало ли ужаса, доколе мы выдержим,
Вот почему славим её, ибо, нас отвергая,
Милует, чтоб не разрушить. Ангел ужасен (прекрасен).
Так что сдержись лучше и подави в горле возглас
Смутных стенаний. Ах, в нашей воле
На кого ж полагаться? Не на ангелов, не на людей,
И проворные звери верят давно,
Что мы не чувствуем дома себя
В многозначащем мире. Нам остается
Разве что дерево то на вершине, чтоб ежедневно
Нам являлось, да вчерашняя улица,
Да проклятая верность случайной привычке,
Что в нас запала, обвыкла и не оставит.
А, ну ещё ночь, эта ночь, что нам лица метёт
Вихрем вселенским, а у кого её нет, манящей,
Обманчивой, что припасает томленье
Одиноким. Но легче ль любовникам?
Ах, им лишь друг другом скрывать свою участь.
Знаешь уже? Брось наружным пространствам,
Которыми дышим, из рук пустоту, только птицы
Одни пробуют воздуха ширь надежным крылом.
………………………………………………………
………………………………………………………




Ведь прекрасное — только преддверье
Ведь прекрасное — только начало <исток>
Рвущийся крик глухого стенанья
И в горле покорно спрячу мольбу и глухое стенанье
Мощный, он бы меня приголубил: и он бы меня уничтожил
И я бы был уничтожен <раздавлен>
Я бы был уничтожен…
Но меня изведёт
Но меня изведёт лишь одна его близость
Одной своей близостью <славной>
<мы её сносим… терпим… да ещё восторгаемся>
Отвергая нас, милует, вместо того чтоб разрушить.

Кто бы услышал меня, если б я крикнул, из ангельских сонмищ? Нашелся б один, кто б меня приголубил: и я бы пропал от одной его близости мощной.
Тот пресловутый, который меня б приголубил: и я бы погиб в его мощных объятьях.
Тот самый мощный, который меня б приголубил: и я бы пропал в его мощных объятьях.
Но тогда б я погиб…
Но нашёлся б такой, кто б меня приголубил, и я бы пропал в его близости мощной. Что иное ещё красота, как не источник… начало ужасного. Мы её...
Что ещё красота, как не начало ужасного.
Не в прекрасном ль таится начало ужасного?
В красоте начинается ужас.
Крикни я, кто бы меня услыхал из ангельских сонмищ?
Крикни я, кто услышит меня из ангельских сонмищ?

Так что сдержись
Вот почему я сдержусь
Так что я лучше сдержусь
Так что сдержусь-ка я и проглочу
Сглотну
Поборю
Подавлю
Так что сдержусь и подавлю
Глухих рыданий
Смутных

вместо того чтоб разрушить. Каждый ангел прекрасен ужасен.
Так что сдержусь-ка и в горле покорно оставлю рвущийся крик и глухое стенанье. Ах, на кого ж в нашей власти тогда полагаться? Не на ангелов, не на людей
Ах, в ком тогда мы опору найдём? Если это не ангелы, если не люди, а учёные звери уже давно примечают, что не так уж и дома мы себя ощущаем в истолкованном мире.
Что не такие уж мы и хозяева в истолкованном мире. Разве что остается нам какое-то дерево на склоне холма,
Оставлено нам разве что дерево какое-нибудь на склоне холма, чтобы к нам возвращалось оно ежедневно, да вчерашняя улица нам оставлена, да проклятая верность случайной привычке, что однажды запала нам в душу, осталась и прочь не уходит.

С которой сжились мы.
Что однажды нас выбрала, задержалась <осталась> и прочь не уходит <и не уходит>

глухого стенанья

Ах, на кого ж нам тогда полагаться? Не на ангелов, не на людей
Ах, на кого ж нам рассчитывать?
Ах, в ком тогда мы опору найдём? Не в ангелах, не в людях… в ангелах — нет, но и не в людях…
Ах, кто ж нам в помощь тогда? Если не ангелы, не люди
Если не ангелы, но и не люди
Если это не ангелы, если не люди
Ангелы, люди?
Ангелы — нет, люди — нет,
И проворные звери уж давно замечают, что мы не так и уверены в нашем истолкованном мире.
Не такие уж и хозяева в нашем истолкованном мире
Что мы не очень-то чувствуем дома себя в истолкованном мире

А, ну и ночь, ночь, что томит ветром вселенским нам лица, у кого ж её не было, полной напрасных желаний и вкрадчиво лгущей, обещающей тяготы <муки… труд… тягостный труд…> одинокому сердцу. Но разве любовникам лучше? Но разве добрее она к любовникам? Ах,…
Но лучше ль влюбленным? Ах, они лишь друг другом <друг в друге> скрывают свой жребий. <участь>
Столь тягостной для одинокого сердца.
Столь тягостной для одиноких

А, ну и ночь, эта ночь, что дышит нам в лица ветром вселенским, да у кого ж её не было, манящей и вкрадчиво лгущей, обещающей одинокому сердцу томленье <тяготы … муки… >
одинокому сердцу готовящему
да у кого же её не бывало — ночи, что манит, обещает и лжёт, и готовит томленье одинокому сердцу.
Ожидающей одинокое сердце томленьем.
Но лучше ль любовникам?
Но разве любовникам лучше? Ах, они лишь друг другом скрывают свой жребий.

Разве не знаешь?
Или не знаешь? Оставь пустоту пространствам, которыми дышим.
Или не знаешь ещё? Выпусти из рук пустоту в пространства, которыми дышим; разве что птицы чувствуют воздуха ширь под надежным крылом
чувствуют воздуха ширь в надежном полете
Чувствуют воздуха ширь надежным <верным> полетом <в верном полете… в надежном…>

Да, ты был нужен и вёснам. Взывали и звёзды к тебе, чтобы ты им подчинился.
Да, это правда, вёсны на тебя полагались. Взывали не один раз <разные… некоторые… отдельные… иной раз…> звёзды к тебе, чтобы ты их послушал.
И некие звёзды взывали к тебе…
То тебя накрывала волна из минувшего, то, когда проходил ты открытые окна <открытым окном… в открытом окне…>, оттуда скрипка тебе отзывалась <откликалась…>.
То в раскрытое окно, когда проходил ты его, скрипка тебе отзывалась.
А то проходил ты в открытом окне, и скрипка тебе отзывалась <скрипка тебя окликала>
Чтобы ты им следовал тоже. Поднималась волна из прошлого <наступала… из минувшего… настигала…>, или, когда ты проходил
Отзывалася скрипка.
То тебе отзывалась <откликалась…>
Все есть обращенье. Справился ль ты?
Было все обращеньем. Ты расшифровал?
Но расшифровал ли? был ли ты не всегда ожиданием занят, точно всё говорило с тобой о любимой? <будто всё возвещало тебе о любимой… будто всё обещало любимую… будто все было только предвестьем любимой…> (Где ж её ты укроешь, когда <как незнакомые… незнакомые мысли великие> мысли, большие и чуждые <тяжёлые…>
Где ж её ты думаешь прятать, когда незнакомые <незнаемые…> мысли забродят в тебе и останутся на ночь <норовя на ночь остаться…>
Где же ты думаешь прятать её, когда незнакомые, странные мысли бродят в тебе и на ночь чаще всего остаются <и с тобой зачастую ночуют…>
Где же станешь её укрывать…
Когда мысли, незнакомые, страшные <неведомые… мысли враждебные… посторонние… потусторонние…>
Ты их разобрал? <расслышал… воспринял…>
Осилил?
Не всегда ли ты был рассеян в ожиданье, как если бы всё предвещало любимую? (Где же ты хочешь, чтоб укрылась она,
.....

Но если томишься <тоскуешь… терзаешься…>, [так] пой же влюблённых; долго, но не бессмертно их знаменитое чувство. Тех, кто почти завиден тебе <кому ты почти завидуешь…>, покинутых, их ты всегда находил прекрасней снискавших взаимность. Без конца возноси <без конца заводи> им неутолимую <ненасытную…> хвалу <славу…>, думая: вот участь героя <вот, что происходит с героем… творится… ожидает героя… достается герою…>, погибель сама для него лишь преддверье новой жизни: второго рожденья. А влюблённых природа <усталая…> истощённая <изнурённая… утомлённая… израсходованная…> забирает

А <в то время как…> влюблённых природа, утомившись, себе забирает обратно, словно сил не имеет над ними вторично трудиться. Вдоволь ли ты передумала о Гаспаре Стампе, вот ведь достойный пример <поучительный… пример подражанья для…> девушке некой, от которой любимый ушёл <любимым покинутой…>, [— влюблённая та], мыслящей <мыслит…>: стану ли я как она? <буду ль достойна её?… вот бы и мне так…>. Не должны ль наконец <не пора ли тем старинным терзаньям> терзанья старинные те сделать нас плодотворней? Разве не время, чтоб и мы, продолжая любить, от возлюбленных освободились
Не время ль и нам, полной силой любя, от возлюбленных освободиться, чтобы в трепете вытерпеть это страданье: так стрела терпит трепет струны, чтобы в невероятном <последнем…> прыжке стать больше себя самой. Ведь всё проходит. <Ведь ничто не вечно… Ведь всё мимолетно… Ведь нет ничего навсегда… Ничего навсегда не даётся…>.
Не время ль нам, полной силой любя, от возлюбленных освободиться, чтобы терпеть трепеща
Не время ль, чтобы мы, [полной силой] любя,
чтоб, трепеща, исполняться страданья
чтоб, трепеща, терпеть
чтоб трепетать и терпеть <и страдать>
чтобы, трепеща, вытерпеть это страданье
как стрела терпит трепет струны, чтобы в прыжке стать себя больше. Всё быстротечно.
Нет пребыванья ни в чём <нигде>. Неизменности, постоянства.