ВИТАЛИНА ТХОРЖЕВСКАЯ
ИСПОВЕДЬ НОЧНОГО ЧЕЛОВЕКА
* * *
За то, что мы — полуночные странные звери,
Нам милостиво улыбались собаки, выгуливающие хозяев.
За то, что в нас — мудрость трехлетних детей,
С нами почти на равных по утрам беседуют птицы.
За то, что мы ходим медленно и говорить умеем без слов,
И даже стаи пугливых домов шагами не разогнали,
Нас деревья научили корням, небо — памяти, ветер — дыханию,
Прошлогодние листья — прощаниям и тому, как ушедшим не сниться…
1988
ИСПОВЕДЬ НОЧНОГО ЧЕЛОВЕКА
Я сплю, но не вижу снов. Я вижу
Лишь белые знаки еще не наставшей памяти.
Я протягиваю руку потрогать — которое ближе
Время — грядущее или наставшее?
И пока простираю я руку к далеким потомкам,
Я лежу на кровати и вяло старею на час.
Рука же моя истлевает и вянет под током
Времени, обращается в камень и газ.
Возвращаю обратно.
Так, ощупывая окружающую вечность,
Я лежу у холодной и бледной шершавой стены.
Я был бы бессмертен, когда бы я не был беспечен —
С четверкой сопливых детей и хроническим гриппом жены.
Я проснулся, но не увидел предметов.
На засвеченную пленку
Снималась хроника ночи:
кадры улиц чернели,
Сжимались в тоске кадры окон, подкатываясь, как всхлипы к ребенку,
Вянущий в сумерках город. Дома холодели.
Я проснулся и снова уснул, потому что безлико
Мир глядел мне в глаза, взгляд распахивая и закрывая.
Я пошел по звезде, и пропахла звезда земляникой,
И висела, как ягода, - падая и созревая…
1989
МОРСКОЕ
Вечер пройдёт. (Проходит же ноющий зуб!)
Милый маэстро! Не выжимайте слезу!
Время остыло. Стало совсем без дна.
Сестра командорова — вновь на часах одна
Над морем долгим, где воющее спины гнут
Волны, где ласковый псина морской
Ночь напролет станет ноги мои лизать.
Медленно — каменною рукой —
Я закрываю каменные глаза…
В море обрывки-тела безучастных медуз
И осколки-улыбки нелепых горгоновых мидий.
Да, глаза поскорее закрыть, запечатать — пусть
Мне сегодня глаза не мешают море увидеть…
А по морю — белые горы — плывут корабли.
Ближе к берегу —
Лодки белые…
Лодки — дикие стаи цветов…
И Святая Елена, как остров, маячит вдали.
Хоть Елена — не та, вся Эллада слетелась на зов.
И вьется у острова стайка игривых галер.
Елену в Элладу везет молодой кавалер.
(Что после, известно, подробно опишет Гомер,
Далеким потомкам дурной подавая пример).
Но нету Елены,
И остров мой больше не свят.
Звенящую пену
Накинули волны, как плат.
Трех каменных статуй —
Мы трех одиночеств огонь.
Со мною два брата —
Дон Карлос и Наполеон…
1988
* * *
Нищие-нищие боги
Хлебом единым живут,
В пыль протирая дороги
К теплому дому бредут.
Тихие-тихие свечи —
Стынущий воск по рукам.
Речи, как долгие реки,
Длинно текут по векам.
Нищие-нищие боги
Легкие души несут.
В теплых домах светлооких
Сытые люди живут…
1988
* * *
Осень. Иней. Рассвет. Господи, отчего
Так мучительно-чисто и холодно на небе распяты птицы?
Воздух дышится паром — обыденное волшебство —
И дыхание неба на Землю покорно ложится.
Впрочем, все поправимо: однажды обрушится снег.
Мы проснемся от света и холода и не поверим
В пунктуальность часов, и по-детски воскликнувши: «нет!»,
Побежим к телефону у трубки выспрашивать время.
О, как сладко, как зябко впервые ожечься о свет,
По земле растолченный, рассыпанный белою солью,
Словно, Господи, ты на Земле и тебе восемь лет.
Город ляжет у ног твоих белым нехоженым полем.
Впрочем, все поправимо, покуда над чистым листом
Жизнь склонилась… И словно бы кто-то окликнул по имени,
Ты, роняя листы, побежишь в этот сад, в этот дом,
Задыхаясь от снега и света и крика «прости меня!»
1989
* * *
Гимназия закрыта для собак.
Быть гимназисткой — быть вдовою значит
Штабс-капитана в перспективе: так
Мы рассуждаем так или иначе.
Мундир, чепец, сюртук, столовый нож —
Какие игрища! Какие знаки!
Мы облечемся в призрачные фраки
И фракцию построим для вельмож.
Коты-копилки, розы на столе,
Стихи в альбом — какая чертовщина!
Разрушим Трою, разорим Афины,
Гимназию построим на золе.
Гимназию построим для собак.
Какая разница для нас как гуманистов!
Пусть выпускают псов-специалистов
По розыску влюбленных и бродяг,
Пусть травят нищих, сторожат дома,
Пусть куцых кукол тащат из пожаров,
Пусть создают супружеские пары —
Не с тем ли, господа, нам жизнь дана?
1.08.89
* * *
Мы просто устали,
Мы просто сидели,
Мы просто качали
Стальные качели.
Вы что-то сказали?
Ах, нет, не успели?
Не надо! Смотрите на небо:
Над нами
Шагают деревья большими шагами.
В снегу утопая,
Деревья шагают –
Босые — по небу,
Босые — по снегу.
А с неба летят
Опоздавшие листья
(Они опоздали, конечно, к обеду.)
Мы долго качали
Стальные качели.
Мы долго молчали
И были печальны —
А как рассмеялись,
Так сразу Сочельник
И синяя елка
С большими свечами.
Ноябрь 1989
* * *
Над городом всю ночь летали слёзы.
Летая, слёзы плакали, как люди,
Как старики, как ангелы, как дети,
Как памятники, как автомобили.
Летали слёзы, грузные, как гири.
Летали слёзы горькие, как горе.
Похожие на города и горы,
Похожие на корабли и стаи,
Над городом всю ночь летали слёзы,
Над площадями мокрыми рыдая.
Когда же свет надвинулся на город,
Затихли слёзы, всхлипывая редко,
Чтоб на рассвете дети, просыпаясь,
Не обожглись случайною догадкой,
Что, вместо птиц, всю ночь летали слёзы…
12.03.90
* * *
Сочельник — прощальник.
— Прощайте! — Прощаю.
Холодный начальник
Печатью, печалью.
Под самый сочельник
За карточку в соре,
За дырочку в сыре —
Мой мальчик, мой мельник,
Мы едем на море!
На синее море,
Которое слева —
Упруго. Которое справа – волнисто.
Где носят цветастые чётки-монисты
Супруги министров: Большие Супруги.
Мы пальму поставим,
Обвесим шарами —
Сплошными шарами
И моря дарами,
И сто рыбаков,
Сто блаженных и мытарей
К себе пригласим мы
И, встретив улыбками,
Мы встретим, мы встретим
Сочельник-прощальник.
Мы скажем: — Прощайте!
Мы скажем: — Прощаем.
апрель 1990
ПОЛУНОЧНЫЙ РОМАНС
Повторяя: я ворон, мой ангел, я ворон, я вор,
С полусотни шагов попадая без промаха в ноль,
В темноте заплутавшая моль отвечает: я воль!
Повторяя за подлую совесть и ласковый страх.
Поменявшись местами, все остались на прежних местах.
Я смотрю: мое прошлое сталью застряло в глазах.
Ты придешь, моя радость, ты ещё разобьёшь зеркала,
Осквернишь мою душу и сожжёшь мое тело дотла.
И к кирпичной стене пригвоздит тебя злая игла.
Ты вернёшься, мой ангел, в мой город постыдной виной.
Ты вернёшься, печальный и крепко пропахший вином.
И повесишь меня под моим неприкрытым окном.
Повторяя: я ворон, мой ангел, я ворон, я вор,
Повторяя за подлую совесть и ласковый страх,
Я вернулся в твой город, знакомый до кончиков штор,
Заслоняющих ужас, застывший в пустых зеркалах.
1991
* * *
Восемь раз прокричали к рассвету
колпачки надевают
красят волосы в цвет полыньи
между льдиной и льдиной
опечатали дверь
чу! шаги
все встают
суд идет
все садятся
теперь все начнется
мне кажется
или
мне кажется
или
колпачки надевают
садятся к столу
человек
говорят
человек
не идёт
человек
повторяют
человек
ПОЯВИЛСЯ
чу! шаги
все встают
все садятся
все пьют за здоровье
опечатали дверь
ни пройти ни проехать
войдём же скорей!
но тем хуже
тем уже проём
между лбов и столов и стволов
ЧУР МЕНЯ!
все встают
но никто не идёт
щур и пращур глядят
остальные садятся
все пьют
вспоминая стоять
шаг к стене и ни звука
щекою к щеке
щур и пращур срослись
ярославна кукушкой скулит над Невою
но ты слышишь
ты слышишь кричали
ОНИ
колпачки заряжают в обоймы
всё ближе шаги
1990 г.
* * *
за две капли свинца возлюби
за две капли любви подари
как две капли похожие жизнь
и тоску по желанию жить
то ли пир то ли время чумы
слышать смех или шорох беды
это стелется медленный дым
в непокрытые головы тьмы
за две капли вина различи
кровь с водою и небо с дождём
мне в такую погоду лечить
легче чем оставаться вдвоём
с тёмным шорохом капель о дождь
укрывает промокший асфальт
непогоды скулящая дрожь
сводит скулы улыбка с лица
за две капли дождя говори
о погоде осеннем дожде
среди самых последних одежд
дождь к озябшему телу приник
за две капли за каплю за звук
капли боли стекающей через
пальцы я вывихну череп
черной чашей в гудящую мглу
1990
* * *
«Разговор на другой планете через 1000 лет: помнишь ли ты
то белое дерево… (берёзу)»
А.П.Чехов «Записные книжки»
Иду вдоль берега чья каменная сыпьА.П.Чехов «Записные книжки»
необозрима
говорят что сеял
здесь прежде камни Одиссеев сын
не помню был ли сын у Одиссея
Он рассмеялся камешек поднял
и бросил в никуда
должно быть в море
потом задумался рассеянно сказал
что вон за тем холмом стояла Троя
Нас было трое
впереди шагал
мохнатый пёс
мы с Телемахом следом
брели по берегу
он камешки искал
и называл названия
и в этом
он понимал про каменную сыпь
рассказывал и вспоминал о Трое
но был ли мальчик
Одиссея сын
он не сказал
и многое другое
покрыто мраком
и да будет мрак
чтоб не узнал никто как не открывши врат
сжечь город взять богатства и Елену
и грызть канаты слушая сирены
машин в ночи спешащих на пожар
1990
ДИАЛОГ
«Каждый, кто замышляет преступление, должен знать, что против
него во всеоружии выступит наука криминалистика, которая
разрабатывает для следственных органов наиболее совершенные
средства борьбы с преступностью».
Е.Ищенко «Криминалисты раскрывают тайны»
него во всеоружии выступит наука криминалистика, которая
разрабатывает для следственных органов наиболее совершенные
средства борьбы с преступностью».
Е.Ищенко «Криминалисты раскрывают тайны»
Я сказала: Мой фюрер, мы вновь проиграли войну.
Он ответил: Подруга, обжигают горшки, а не боги.
Я сказала: Пойми, наконец, я не ставлю в вину…
Он (смеясь от души): Молодец! Это — участь немногих.
Я: Прости, дорогой, но кой черт мы ввязались в игру?
Он зажмурил глаза, как бессмысленно загнанный гончий,
Но ответил мне ласково: Ева, не стой на ветру!
Очень сложно войну начинать, но легко её кончить.
1992
ЧУВАШСКАЯ КОЛЫБЕЛЬНАЯ
«Эбе сана юрататоп. Эбе сана.» —
Дерево лодки качнулось. Очнулась волна.
Как ни корми колыбели, смотрят навзрыд.
Так, словно в смертной постели сердце лежит.
Лодку волною качает тихая мать.
Видишь, её настигает память опять.
Вырастешь — станешь солдатом, выпьешь до дна
«Эбе сана юрататоп, эбе сана.»
Выпьешь до самого донца, смертью смердя,
Станешь послушником солнца, храмом дождя…
Но и под взглядом пернатых только она —
«Эбе сана юрататоп, эбе сана» —
Будет осанною крова — кровным клеймом:
Даже подернувшись кровью, сгинув гнильём —
Даже в плевках автомата будет слышна:
«Эбе сана юрататоп, эбе сана…»
24.11.96
БЕССМЫСЛИЦА ЭПИСТОЛЯРНАЯ
А.Б.
Я письмо напишу Вам
прошу Вас его не читать
я Вам всё объясню
дважды два получается пять
трижды три это дырка
но Фрейду едва ль по плечу
я крылом отмахнулась небрежно
и в небе лечу
я Вам всё объясню
после дождичка в прошлый четверг
как таблицу сложений и чисел
как мысленный бег
мимо сгорбленных высей ума
в простоту недорог
с алфавитных предчувствий сбиваясь
на азбучный слог
мимо желтого неба
проплывала предсердьем луна
на ущербе рассудка
из тумана выходит стена
головою о вечность
и мозги затерялись в веках
лишь учебники мёрзли
в отмороженных детством руках
с багрянеющей розой
зашагает заря через луг
мы стихами и прозой
отбивались но я не к тому
что терпеть пораженья
чуть досаднее чем побеждать
что таблица сложений
начинает кривиться и врать
что бессмыслица жизни
темнее бессмыслицы слов
что ответа на письма
не приходит а время прошло
словно армия спящих
рассоривших себя на лугу
что не письменный ящик
а весь мир я для Вас сволоку
в эти несколько строчек
я Вам всё объясню но потом
дважды два это очень
сложно и мне поделом
написать Вам два слова
и упасть в молодую траву
что толпится и снова
продолжает спешить в синеву
25.03.96
ИЗ ЦИКЛА «ОСКОЛКИ»
* * *
Расстояние возникает буквально из Ничего:
яблоней вырастая из разразившейся ссоры,
из пустой обиды, распахнувшейся двери в сон,
из рассохшихся половиц, из желанья услышать море,
из прочитанной книги, из «Атласа автодорог» —
многоцветная бабочка на стебельке разлуки —
и я протягиваю его — как огромный, пустой цветок —
миру — но безмолвствует мир безрукий…
5.02.97
* * *
Как Пенелопа, ты опровергаешь время:
то есть мыслишь его человеком, вечно спешащим —
через моря и страны, веси и выси:
линейным — в смысле: развернутым по направлению к нам же.
Не распускай же нюни, нити и вены —
станешь подругой вечной, примером дерзкой
верности — вопреки пустоте и смерти,
опровержением Времени и Пространства,
символом подозрительного постоянства:
не поседеешь и не умрёшь, покуда
пёстрые нити складываются на пяльцах
в передвижные пейзажи на фоне моря…
3.01.97
* * *
Обнимаются горы на горизонте, как лучшие братья,
застывшие на образцовом семейном снимке,
как голоса, возвысившиеся над хором,
образующие собственный молчаливый купол.
Твой привычный взгляд озвучит их безупречно:
мелодию, пожимающую плечами,
сорвавшимся альпинистом спешащую в небо,
где нервничает душа дебютирующей хористкой…
2.02.97
КИРКА
(несостоявшаяся идиллия)
1.
Вот околдованные мирно щиплют травку,
всеядные, проворно роют рылом,
похрюкивая, небольшие ямки —
о! неглубокие — но их простые души
туда легко упрятать без остатка…
Да, ты околдовала их легко,
как здесь одна ты колдовать умеешь,
царица. Дар случайный, дар напрасный…
Сидишь, опять глядишь за горизонт.
Лишь золотушный раб играет на свирели
да шелудивый пес лежит у ног его.
Как скучно…
Мир бессмертия не стоит.
«Познай себя,» — учил какой-то киник,
а, может, стоик. Бедный идиот,
познал и помер, ничего не выиграв,
но и не проиграв… А нам, богам,
заглядывать в себя отнюдь не стоит,
особенно сейчас, когда — тоска, тоска…
И в сердце тот, кто, не поддавшись чарам,
продолжил долгий путь к своим баранам:
решительно наладил парус чёрный
и, мускулами грубыми играя,
смеясь, прогрохотал: «Прощай, царица!
Царёнка береги, авось-нибудь
я заплыву проведать мальчугана».
Ни травы, ни мольбы не помогли.
И ты, душа, смущенная, как море,
смотри на море, в душу не смотри.
Кормилица гуляет с Телегоном,
и этот бедный пащенок любви
отвергнутой, чей образ повторяет
невольно всякой детскою чертой,
бежит, тебя завидев: — Мама! Мама! —
поймал жука и прячет в кулаке.
Ты на руки взяла, прижала к сердцу:
— Ах, баловник! — А взгляд — за горизонт —
по-прежнему. Душа опять двоится:
вдали, вблизи — один и тот же образ…
Словно потерю, прижимаешь крепче
к себе мальчонку и твердишь: люблю…
люблю…
Бредут стада. Пастух
играет на свирели.
2.
— С тех пор, как ты уплыл (иные говорят:
богинь не покидают — о, ещё как!),
я подлинную вечность обрела
Клянусь, я прежде вечности не знала!
Как малое коварное дитя
я забавлялась: путника подманишь
приветливой улыбкой (на огонь —
ночную бабочку), покормишь, поласкаешь
и — крылышки долой! — Сквозь шелуху
лица реальный проступает Образ.
И вновь скучать — до новых кораблей,
гостей, костей… Ужели это — вечность?
С тех пор, как ты уплыл, она полна
твоим отсутствием — столь значимым и зримым,
как ночь — когда за темным горизонтом
светило скрылось… Всюду тишина,
на небе — только звезды, возле ног
цветет прибой невидимою пеной,
соленый запах моря грудью пьешь…
И в этот час так ясно видишь все,
что в душах у деревьев, у ручьев
и кто кем был внезапно прозреваешь,
вот Филомела прячется в руках
у бедной Дафны, сына окликая…
Теперь я научилась колдовать
воистину… И прежние забавы
меня не привлекают: лишь едва
завижу над зеркальным горизонтом
летящий быстро парус, поднимаю
ужасный шторм: о, прочь отсюда, прочь!
Пусть триста лет я никого не вижу,
помимо стад и нищих пастухов…
Я не скучаю, нет: душа полна
и прошлым, и грядущим в равной мере…
Мне мир открылся, вечность возле ног,
покорная, лежит, как гладь морская.
Могу и солнце двинуть на восток —
когда б хотела… Но перстом не двину:
как одинокий на утесе демон,
весь век сижу, в слепящее смотрю,
лишь временами посылая шторм
купцу неосторожному навстречу…
Постигла всё. Всё просто и постыло:
бессмертье, наконец, меня настигло,
как зверь — охотника… Но будь и ты мужчиной:
не возвращайся больше никогда!
18.06.97
ВИТАЛИНА ТХОРЖЕВСКАЯ
на Сердина мира
на Сердина мира
Грошик
Точка, уголь...
О поэме Максима Анкудинова.
на середине мира
вера-надежда-любовь
вести
