|
ЯЗЫЧКИ ЖАВОРОНКОВ В ЗАЛИВНОМ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: С ЮГА - НА СЕВЕР Вместо вступления: КОЛОКОЛЬЧИКИ Жаворонки! Жаворонки! Уже весна. Путники с небольшой поклажей, сквозь ветер и дождь. Путники, путники с небольшой поклажей — сквозь липкий снег. По городской дороге, по долине, через бедные селения. Через огромный и страшный лес. Ночуют на лапах еловых. Потом, к самому концу жизни — по берегу моря, по берегу моря. Звенят колокольчики, играют бубенцы. Негромко, не быстро - как шаги ребёнка. Снег касается воспалённого лба. Воспоминания? Старое вино. Но хочется молодого. Вся жизнь как на ладони. Любовь, смерть, и опять — любовь. Печальный и нежный взгляд путникам вслед. Умение оставить печаль — драгоценнее умения удержать радость. Свобода, свобода! И чувство души, которым не принято хвалиться в кругу таких, как эти бродяги. Они знают цену умным, но пустым словам. Колокольчики, колокольчики. По капле — звуки их сливаются в огромный колокол, как в деревенском храме, колокол, слышанный в детстве. Туда, к нему — сквозь чёрный лес, над которым уже видна полоска пасхального рассвета. ДВА ВРЕМЕНИ С ИМЕНАМИ ДОРОГА: прошедшее совершенное. Все очертанья мира — в нотном стане. Лес утренний и линии дороги синей. Гармонии как дни осенние настали - безвременья, сплетённого стихией. Все вещи называть — не хватить смысла. Но что есть в мире? Ты, любовь, дорога! И — музыка. На вкус — тепло и кисло. Её для сердца не бывает много. Все линии — со стройным возраженьем. Молчат, едва позвякивая, струны. Вот, ум — пред невозможностью решенья. Вдруг стёрто всё — и клинышки, и руны. Есть только лес, вопросом вставший на рассвете. И замер дух — в немом ответе. АГОНИЯ: прошедшее продолженное. Удар, ещё удар — под курткой яркой хранятся всем коварные подарки. Их называют именами лучших. Но в небе гнев уж собирает тучи. Обман! Обман! Вот яростное пламя. Но преданный молчит и смотрит нежно. И я боюсь, что встречусь с ним глазами. В нём — жизнь моя, которая безбрежна. То — звуки сельской скрипки возле дома, то — мягкие кормилицы ладони. Дух напряжён. От сердца прочь — истома. Вот преданный — и ничего, что кроме. Внезапны беды. Ядовита кровь. Плоть налилась. Приходит смерть как новь. ПСИХЕЯ Ещё не знает тяжести она и страсти жгучей, открытым сердцем прикасаясь к глине влажной, всё кажется ей легким облаком, не грозовою тучей. Приятным показался взор отважный. — Скажи мне, что заставило тебя покинуть кров сильфид, где Ангелы с тобой порою играли, как мать с младенцем? Что заставляет прикасаться к скорбной плоти сердцем? От вида и запаха вещей гостью прозрачную тошнит. Она сказала мне: — Веление возвышенное силой влекло меня сюда, к понятьям ржавым, чтобы их омыть. Чтобы самой собою быть, и Давшему мне жизнь стать милой. Я здесь, среди желаний красоты и силы — то же, что цветок. Он нежен, он бессмертен и высок. Я вашу грязь слезами неба смыла. * Изменилось звучание, изменился голос. Теперь музыка напоминает отражение, реальностью
превзошедшее отражаемый предмет. Всматриваюсь, и понимаю: отражение — в прошлом.
Без страха и мнительности могу смотреть на вещи, меня окружающие. И называть их.
Суше стал голос, чётче игра. Его руки остались прежними. А ведь время в первую очередь оседает морщинами на руках. Теперь стало заметнее, что в очертаниях кисти и пальцев есть что-то от медика. Руки музыканта напомнили руки хирурга. Всё прежнее — тени перед рассветом. * Лик свой в зеркале тёмном дева видит, и с грустью поёт. Сутолоки горькой волны стали как лёд. Что в горькой радости? Ни грамма сладости! Что в сладости солёной? Жажда неразделённая! Что в жажде? Лишь печаль гнетущая. Есть и прошедшее — как будущее. Все стихло, словно ветер возле озера далёкого. Тень человека, ростом высокого. Что прежде было? Как весна. Вот, начинается она. ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ СУББОТНЕГО ЛИСТКА Голос, глаза. На свете есть ты. Память врёт, рисуя твои черты. Музыка образ твой продолжает чуткой игрой. Я стал один — за конвой. Мрамор меркнет — на нем соль заката. Мера прошлого мелковата. Нет, я не против памяти, я — за ней. Она — как мгла, в которой не счесть огней. Думы и руки — в сторону ту, где ты. Память врёт, рисуя твои черты. Память — что в ней? Тем более, что — в забвении? Вечер субботний, потом — воскресенье. Новый лик твой узнаю, и не во сне. Знаю, сама подойдёшь ко мне. Жду — как слепой ожидает чуда. Вот, душа моя — цвет изумруда. Подошвы ведут к твоему пути. Когда мне прикажешь придти? Быть собою — труднее любой работы. Славно, что сегодня — вечер субботы. Безысходность лишь тем хороша, что лежит как собака у шалаша. Остальное — как в детстве лица. Белоснежный узор страницы. * Я жаворонка малого кормлю вчерашним, брошенным тобою, хлебом. Смотрю — клюёт. Мне весело смотреть. И сам я сыт теперь вчерашним хлебом. ВЕСНА Весенняя земля звучит виолончелью. Там, где окрас военный. Там — пустыня. Обличие весны казалось мне пурпурным. Простор песка других людей не знал. В земле далёкой, там, где пыльный зной зимой сменяется приятными дождями и выступает медленно павлин, мы будем ожидать дыханья северного ветра. Но ветра нет, а только сонная истома, и сны о городе, едва лишь льдом прикрытым. А тайна, как змея, свернулась рядом и смотрит взглядом голубиным. Здесь жаворонки милые зимуют и скоро им пора в обратный путь. Я им желаю миновать скорей овеянный веками римский мрамор. Внизу скользит железная дорога струной виолончели. *
Молодой человек, точь-в-точь похожий на того, с английскими стихами, вернулся с гор Кавказа. Он ничего не знал о том, с английскими стихами. Не знал про Гурджиева. Не знал про пляски суфиев. Но судьбы их пересеклись так страшно, как если бы о сталь гремела сталь. Руки — как из металла. ЧАСТЬ ВТОРАЯ:
НА ЗЕМЛЕ ПРЕДКОВ БЕСЕДА УДАРОВ Они и мы — водораздел! Мы — ради вас. Мы есть, хотя нам не звонят, не обещают. Вот колесо, и в нём — за часом час. В нём вертятся, влюбляются играют. А мы живём — и есть, лишь ради вас. Военный грохот денег слух ласкает многим, мы знаем его тяжесть и железный вкус. Так дог, хозяину загнавши кость на ноги, грызет мосол — в глазах собачьих грусть. Хозяин словно деньги сыплет слоги. * Помилуй меня Господи — создание Твоё, Ты мне, как прочим, жизни дар вручаешь. Один Ты ничего не обещаешь изгнаннице во тьме чужих краёв. Мне Ты — покой и кров. Помилуй нас, Создатель — мы Твои, Среди знамений ложных и упреков, среди песков забвения и будущего сроков мы — словно городские воробьи. Но жаворонка песню чутко слышим в весеннем небе — и гораздо выше. ЗАЛИВНОЕ ИЗ ЯЗЫЧКОВ ЖАВОРОНКОВ Где тонкие пальцы вдохновения касались струн эфира, теперь застыла толща молчания.
Дыханье томных вод густой рождает сон. Где в раскалённой лазури трепетала песня жаворонка, теперь слышится плач женщины о погибшем сыне. Плач девушки об ушедшем возлюбленном. Любимые глаза отражали знак счастья. Теперь в них — точка отчуждения. В сердце переливалась через край решимость совершить небывалое — а теперь оно со слезами просит об отдыхе. Там, где поднимался в нагретую весенним солнцем высоту восторг жаворонков, целое облако, там повисли дождевые тучи. Там, где играли маленькие птицы с горячими крыльями — там черты скорбной улыбки молчания. Птицы пойманы. По небу несётся лайнер, как нож поварской. Но язычки жаворонков в застывшем поле заливного, похожего на покрытый водой пойменный луг, ещё продолжают дрожать. А повару по ночам снится танец малых птиц. Их голоса высоко дрожат, как звенит нагретый воздух над сухим уже лугом. Рябью покрыта пойма реки — небосвода. Праздник, искры фейерверков, причуды тонкого вкуса. Отёкшие от удовольствий лица хозяев усадьбы. Они мелькнули как испорченная плёнка в старом киноаппарате. Колокольчики, колокольчики. Солнце сквозь снег. Жаворонка пенье. Новые альбомы... ящерица острова в поисках Посейдона |