ВЛАДИМИР АРИСТОВ
«Не размораживайте страх…»
В. Аристов
В. Аристов
БЕССМЕРТИЕ ПОВСЕДНЕВНОЕ
стихотворения и фрагменты поэмы.
стихотворения и фрагменты поэмы.
*
Выходящие из этой зимы, люди кажутся тоньше,
Из туманного белого мрака,
Где сколоты, словно колбы, льдины подобием матовым молока...
Вырастают оне на автобусной остановке
в щетине бензиновой, но не новой,
В синей саже,
В новых тенях полинялых,
В длинных полах пальто серо-финских
И храня поставленный на ручник затаенный
свой голос. —
Это глас их из сна
И глазница пророка проросшего,
Словно льнувшие к людям лунки семян,
что проклюнулись вдруг на сером окне.
Из отросшего за зиму меха пальто
Ничего не извлечь нам хорошего
Не излечит ничто нас от пасмурной робкой всегда доброты.
1992.
Из книги
«БЕССМЕРТИЕ ПОВСЕДНЕВНОЕ»
«БЕССМЕРТИЕ ПОВСЕДНЕВНОЕ»
В зале темно,
Но елочный запах уже появился
В темной золе неизведанных прежде предметов.
Цифры в игрушечном сердце не спят.
Пальцем их в диске ракушечном тихо заводят...
И голос гудков сердцевин
В вокзальной пыли отзовется
Из щелей болевых пробудятся вихри
всех швов позабытых,
И павшие нити, что в щели соленой смолой убирали,
Очнувшейся влажною стружкой завьются
И палец уколют в ночи открывания двери
прохладной и нежной
1981
Из поэмы
«Бессмертие повседневное»
«Бессмертие повседневное»
Из Части II
5.
Словно из времени звук тот был создан.
Внятный отбой молотков,
Что осыпали известку,
Готовя помост постаментный.
Как будто
Пока тебя не было дома
Вошли они в дальний отзвук двора,
Лесины шершавые молча внеся
И древесные дали в ночи возводя
Руками замерзшими в мыльной шерсти.
Но разве не вы друзья мне сказали
О будущей ночи
В Москве темноликой?
Зачем же
Тогда, столько лет назад,
Мой друг, ты руку в бархатном жесте отвел
В летней гранитной мгле на Смоленской,
Когда ты вино в бокале сжал
с горстью застывших пузырьков на свету.
Зачем же восславил
Ночь, открытую на всех широтах
В бетонной прозрачной рубашке.
Разве не помните вы
Разве не вы звезды морские
сквозь ветви могли подтянуть с земли?
Разве не вы прошли в глубине
С тинистым илом
И сеном тенистым...
И в полночном хладе и свете
Провожая меня в воздушный путь,
Помост содрогая в холодной пыли,
И руки мои раскинув в ложбины гранитной длины
У звезды гранитной забыли.
О звезда из гранита! —
Сестра из молчанья.
Это взглядом очнувшимся
Я провел в накаленной ночи
Над вощеными крышами и платьем
морей жестяным.
И звезда
Длинным свисающим мхом
С крыши морей
На кровли земные склонилась.
Распахнуты веки!
И пахнущий светом
флакончик мраморный моря
и муки под ногами истлевшей звучит.
Только волосы млечные
Тихо по стенам руками томимыми в знобящих
своих безрукавках
голубоватым камнем сойдут.
Звезда из кургана...
Но и в бархатных устьях лучей
Напрасно, друг мой, тогда
Пролил ты голос твой
В бездонный колодец московской ночи.
Звезда отгорела.
Жесткой пемзой своей проведя
под затылок открытый.
Сестра из признаний!
Глаза ее слюдяные
В гаревой пыли далеких околиц
вокзальных.
Только блестками недр своих тайных
Глаза мне промоешь.
Словно санки в радужном снежном вихре
с горок мелькнут.
И продленная влага
Руки? перламутровой ночи,
Хранящей железистый цвет
и бензиновый след в полутьме,
И в изгибах застывших ног речных твоих,
Блеснувших за краем подхваченной ночи угла.
6.
Город?
Жизнь?
Где обрывы домов отступили
Опоры последние пали.
Кто же гору воздвиг,
Кто отвел толпу
На предел, достижимый биноклем?
Кто же летнюю цифру в пыльной листве зажег,
Зеленей, чем листва?
Я думал: мне хватит увидеть еще
два-три фантастических ливня
И смогу я начать от царапин, кипящих
на коже стены,
От рубашечек этих глядящих детей и отцов их.
Чтоб курчавилась мгла и книга вращалась
во тьме световой.
Если даже разрыв — я готов!
Время... во мгле я его повторяю.
и стороны книги глубокой
вплавь уходят, руки свои разводя.
Неминуема жизнь...
Я запомнил только это одно
у обрыва последнего раскрытого дома.
Неминуема ночь с мягким чирканьем
спички и чарующим шуршаньем перкали.
Я бы хоть слово одно сказал...
Но длинные зажимы реки
прозрачной
Долго в горле дрожат.
И после ночи такой — я готов.
И после кварца выбитого застывшего моря?
После всего,
После...
Ко мне приходите вы после...
После серпа... на лунной и пыльной повязке...
верней всего после.
Если, как снег, распахнулись стены
Распахнулись дома в замершей
слюне шоколадной.
Кварц непрозрачных домов последних,
Жизнь проскользившая — манна скользнувшая
в указательный снег,
Все указатели — снежные звезды — сгорели
И между домов проливных
Иная вселенная — мята.
9.
После прощания
Что же останется
На смятенном полу квадратном
Вслед за венчиком редким?
Несколько брызг леденящих
От просяных обглоданных колосков,
Связанных в юбку жгутом?
Холодноватых брызг из труб заржавелых,
Где улыбочки человеков полумесяцами
плавают среди бликов,
Среди бляшек и блуз беловатых,
проявленных в темноте воды.
Звездочка пыли на бледном полу,
Подметенном грозным прореженным помелом.
Память твоя с протокольными нотами,
Что держишь ты на руках
Под морскими прозрачными стенами,
Уходящими вдаль за стеной.
Сестры мои,
Платья ваши последние в сундуки кладите
И обратно из них вынимайте.
Корабельных комодов не нужно,
Открывайте их портовые люки,
Их ореховый трут пусть потонет в огне.
И сучков благородные отпечатки —
ваших пальцев отточья.
Доставайте всю соль благовоний,
Открывайте город флакончиков
и засохших пропеллеров детских
сизой фиалки.
Не молчите, скажите мне что-нибудь!
Пол уже подметенный
Чист от праха будущих наших ночей...
Все ушло из летящих огней нюхательной соли,
Из машинки лоскутных брызг,
Из гадательного клубка...
Все ушли,
И я остался один
В этой комнате темной,
Где жила ты одна.
10.
Что делать нам со списком пожелтелым бытия?
А ты
Словно в проданной комнате мира
сидишь...
С печатями пахучими,
С суконками от шахмат постаревшими.
С обуглившимися цветами,
С букетом воплей давних, с жалобами неподписанными.
Со всеми неудобными телами их в руках твоих,
Как в грубых колыбельках лубяных.
И в затененной комнате ты вспомнишь:
Ты словно школьник
Прошел тогда прямой дорогой сквозь кладбище,
Ты оказался там,
Не находя ее могилы.
Молчат предметы тишины,
С тобою за руку здоровается липа,
Но ворох всех цветочных документов
Обрушится сквозь звон венков ночных
Все той же медленной неуловимой комнаты...
11.
В комнате прежних трубных багровых маршей...
Вспомнил я площади
В холодном свирепом барокко.
Но не могу я пройти
В комнату, где ты жила.
Там рядом с односпинной кроватью.
где куклы спина прилипла
к длинной площадке буфета...
в ночи глазами фарфоровыми скользя
по пыльному карнизу тени...
Ныне, ты новая спишь
Под отблески незнакомые
Дисков и магнитных радуг гремящих
из-за стены, где соседей тела молодые
будто в какой-то мастерской ученичеств
тебя отражают в поседевших стальных
своих гобеленах на стенах,
чтобы изморозью рук и глаз
очнулась ты в комнате за стеной.
И вспомнила...
Как мужа баюкаешь ты за тридевять земель
в нитяной кошелке,
а не здесь не в этих узлах
и тритонах влажных одежды
и в одолжениях вечных у пуговиц,
чтобы мог он к ближней горыни выбраться,
к холодному песчаному склону ее.
А ты говоришь, что море...
А!... говоришь... море... и трепет
лепестков сухарей в руке и
уголок паруса, прижатого
между створками разогретого
дневного трамвая.
Если коричневый край тоски, как нагар батарей,
всей чешуи от картофеля
в белой сиренево-свежей трясине,
когда пол в очертаниях ласточек
и ног, отклоненных от встреч
в канцелярии утром.
Свежий скрипичный очисток-листок от картофеля,
что же за скрипкой,
что же еще за плечом
складок несшитых концертных платьев твоих?
что же еще за плечом
складок несшитых концертных платьев твоих?
Что же за скважинкой скрипки,
что же еще за ее очертаньем?
у ворот забытого дома
ты играешь на скважинке той ночи,
когда за оградами в воздух вечерний памятники излучают
у ворот забытого дома
ты играешь на скважинке той ночи,
сенной прототип мокрого лба
и хвойного дорогоглазого дома в июле
Дорогоглазого дома... и скрепки и скрипки<
для прилипших денежных знаков дневных,
переплывших границу памяти
между всеми на дно погруженными,
где отпечатки пальцев,
как денежки случайные на дне у подножья фонтана.
переплывших границу памяти
между всеми на дно погруженными,
где отпечатки пальцев,
как денежки случайные на дне у подножья фонтана.
12.
Все, что запомнил я — лишь вас,
Чудесные люди иные.
Ваш мир — мир счастливый,
Как капельки денег на весеннем
снежном крыльце...
А этот трамвай к больнице твоей не спешит,
и лебедь скольжения тишины
над черкизовским черным прудом...
и домов отпил или сруб...
дом, что сгорит, переправившись
над черкизовским черным прудом...
и домов отпил или сруб...
дом, что сгорит, переправившись
в вечный запах.
Где же мост между теми
зубными железными длинами
и летней цветочной сухой слюной
Между мной и тобой
Между мной и тяжелым хлястиком
ноющим...
Жаль... только жаль мне тебя...
...и пуговицами хлястика, что тяжелым
грузиком реет всю ночь над твоим окном.
В комнате прошлой твоей в шесть часов
открывалась тьма в сонной щепоти
и разжимке под шелест и шепот
и уход твой из комнаты в снежных висках трамвая,
в их боярских красных обводах
и в пышных тулупчиках снежных одежд.
и разжимке под шелест и шепот
и уход твой из комнаты в снежных висках трамвая,
в их боярских красных обводах
Я ушел из комнаты этой... как и ты тогда уходила
в новый холодный день,
я шел сквозь мерзлые чертежи,
которые я не знал,
если запах-борец возник
этим зимним разорванным днем,
значит летопись жизни не зря томилась в печах,
значит не был исчерпан ни щебень,
ни песок мелочной под лопатой во рвах.
я шел сквозь мерзлые чертежи,
которые я не знал,
если запах-борец возник
этим зимним разорванным днем,
значит летопись жизни не зря томилась в печах,
значит не был исчерпан ни щебень,
ни песок мелочной под лопатой во рвах.
Значит, я облако жизни чужой отъятой
этим утром над собою провел
и туманом тихим во мгле осадил
этот медленный
вечно свежающий запах-борец.
и туманом тихим во мгле осадил
этот медленный
вечно свежающий запах-борец.
13.
Пусть изюминка или кислинка долгой дороги
Куда? — в никуда...
К этой летней заставе приводит.
Пусть же возникнет опять... ситец, сатин
и другие простые названья
глубоководных наших ночей,
над которыми мы проводили
время между рожденьями.
Все танц-облавы, статуи в побеленных нишах
глубоководных наших ночей,
над которыми мы проводили
время между рожденьями.
и над стадионом дневным облака...
И ты человек, весь сотканный из черешни,
ты посмешище с пятипалой лапкой,
повергнутый в вихрь движенья.
И ты человек, весь сотканный из черешни,
ты посмешище с пятипалой лапкой,
повергнутый в вихрь движенья.
Суровой музыке молчанья
не дать ничего от себя отстранить
и всем хороводом имен и длиннот всех дней
обрушить свирепую поросль
на все подобия крылышек платьев людей,
суровую песнь ночную петь,
и щеки стальные свои колоколом рук остужая.
и всем хороводом имен и длиннот всех дней
обрушить свирепую поросль
на все подобия крылышек платьев людей,
суровую песнь ночную петь,
и щеки стальные свои колоколом рук остужая.
14.
Возвращение
Вот я вернусь в город.
Гладкий закат ляжет на поздних карминных щитах.
Медные краны закрыты.
Пусть же ворвется сквозь трубы, очерченные,
голубыми ночными губами,
сквозь летние створы
медных величественных отверстий
подземного ледяного града струя.
Кто провозвестник ночи города прежнего?
Темным периодом хлынет подземный
сквозь летние створы
медных величественных отверстий
подземного ледяного града струя.
Кто провозвестник ночи города прежнего?
Темным периодом хлынет подземный
косой дождь.
Будет бульвар шуметь.Память, память снова вернись.
Помнишь ветер, идущий от парусной низкой реки?
И рассветающих ягод на парусе горсть,
Амальгамы дрожащий туманный листок
подъязычный.
Игол и ягод нутро.
Утро и серебра звериного пепел холодный...
В старой квартире настороженное утро.
Снова земля... И от века мы с нею.
Наше спокойное утро, ушедшее печальным
вослед парусам.
Тихо... томящийся пепел во тьме табака
крепости стиснутой твоей руки.
Я не уйду, я не уйду никуда, любимая,
поздней тени твоей уходя вослед,
парусу серому языку серой сливовой лавы,
погасшей в базальтовом пепле асфальта.
парусу серому языку серой сливовой лавы,
погасшей в базальтовом пепле асфальта.
Уйдем же, любимая, от реки, разлетимся, как пепел,
в волосы нежные уходящие
и встряхивая пепел в угли воды
разлетимся... и больше... вернемся...
нет... снова вернемся в другого,
но уже не в себя мы вернемся,
и я доскажу, разлетаясь.
и встряхивая пепел в угли воды
разлетимся... и больше... вернемся...
нет... снова вернемся в другого,
но уже не в себя мы вернемся,
и я доскажу, разлетаясь.
ВЛАДИМИР АРИСТОВ
на Середине мира
на Середине мира
40 СТИХОТВОРЕНИЙ:
из книги
«Избранные стихи и поэмы».
Зрение и слух странника:
эссе
(ЧНБ)
на середине мира
город золотой
СПб
Москва
новое столетие
