из книги «СТИХИ»,
М., РИФ «Рой», 1995.
М., РИФ «Рой», 1995.
* * *
И лежал он в своем глинобитном дому
на овечьей подстилке так долго,
Что любовь из груди испарилась,а похоть, как масло, прогоркла.
И свалялся, как войлок, колтун
на затылке Катулла.
И остались, увы, без ответастихи и шкатулка.
Если камни запястий умеют блестеть
на манер скарабеев,
Куртизанки по-детски хотят их иметьот шумеров и римлян,
критян, египтян и евреев.
Ошeльмованный Пульхрой, желтухой любви
и стихами, застрявшими в горле,
Он качался в бредовой корзине,в которой качались и мёрли
Золотые поэты,
тяжелые мальчики цвета сожженного сердца,
Испускавшие кванты любви и терциныв течение терций.
В ежевике огней
и в морошке предсмертного света
То им Летя петляла, как лента,то лента — бездушней, чем Лета.
* * *
Вы помните Сергу Воробья?
Его сегодня вспомнила и я,
убитого на собственном пороге.
В раскрашенной Рождественской ночи
он выронил на лестнице ключи
от одинокой каменной берлоги.
Конфет мы на могилу положили
и с кладбища так быстро отвалили
затем, что все же нас автобус ждал.
И мы не догадались в эту зиму,
что со своей единственной любимой
он сорок дней по городу блуждал.
* * *
Деревья горестны и голы.
Забыли лепет летних слов.
Звучат лишь черные глаголы
Глубокопамятных дубов.
Под небом колокольной мощи
Весна их кликнет на собор,
А искупительница-роща
Главу положит под топор.
* * *
Как в комнатах осени стало светло.
Зарыта траншея горячего лета.
Деревья опущены в озеро света,
Водой ключевой им вершины свело.
По выкройкам листьев, по выкрикам их
Промчится прощание голой душою
И выйдет и Агнец ко мне, и Жених,
И в царство свое поведет за собою.
* * *
Давай поговорим о братстве,
О мнимом братстве во Христе,
О времени, как о лекарстве,
И облетающей листве.
Прости, что я не оправдала
Надежд, каких не подавала.
Давай нашьем себе одежд
Из неоправданных надежд.
Мы очень многим говорили,
Что мы до бреда их любили,
И столь же многим признавались,
Что помнить их не собирались.
Давай учиться по-немногу
Молиться истинному Богу,
Чтоб тяготеть к такому краю,
Какому имени не знаю.
Уйдя от темного огня
Внутри тебя, чнутри меня.
* * *
Мы те веселые блудницы,
Которым имя — легион.
В полночном зеркале столицы
Мы отражались испокон.
И на коленях офицеров
Нам было сладостно сидеть.
Мы так легко сходились в ценах,
Спеша в объяться умереть.
Нас, что ни вечер, Яр и Стрельна
Встречаои гулом и теплом.
Мы царствовали — безраздельно,
Мы пропадали — поделом.
Но умирая, мы просили,
Молили Вышнего Царя,
Чтоб наша милая Россия
Вернулась на круги своя.
* * *
Когда деревья в майских гольфах
Идут бульварами гулять,
Помилуй, господи, о скольких
Я начинаю вспоминать.
Не воскресить времен умерших,
Но я хочу растаять в них,
Как толпы дальних и прошедших,
Как рать возлюбленных моих.
* * *
Я крещу ту сторону Москвы,
Днем куда пуститься не решусь,
Где ветвей волнистые кресты
Прежнюю оглядывают Русь.
Я крещу ту сторону в ночи,
Где любимый спит мой, коли спит.
На огонь немыслимой свечи
Страсть моя летит.
* * *
Я умру в коридоре под лампочкой,
от которой не будет защиты,
Потянув за собою нитку крика — На ужин!
В переулке, что скмерками запружен,
От свободы горло защиплет.
Поплыву вдоль вишневых, розовых,
темных окон
К непонятному, парящему дирижаблем.
Гроб — медальон, защелкнувший локон,
А могила — зеленая грядка со щавелем.
* * *
Тот красный мак совсем не пах,
и не шуршал — он не был сух.
Закрытая внутри пчела
бомбила слух.
Я отступала далеко
и отпускала, и легко
бежала через луг.
* * *
Вы не знаете, кто я,
Я — больничный сад.
Из приемного покоя
Здесь курит медбрат.
Девушка и посетитель
Под яблоней стоят.
Старый сочинитель
Пишет наугад.
Вы приняли меня
За небесный вертоград,
Но я говорю —
Я больничный сад.
СТИХИ
* * *
В нашем классе была звезда —
Cерые глаза цвета осиного гнезда,
Осанка, будто училась в Спарте,
Сидела на последней парте
С Андреем Головиным.
Он был умный и гадкий.
Через два года стал портным.
Я его как-то встретила вечером на улице —
В черном пальто на красной подкладке
Он шел — полы разлетались! —
Я спросила о Лене, но они больше не встречались.
Жалко.
Знаете, кем она стала?
Думаете, профессионалкой?
Она стала утопленницей,
И когда вспоминаю ее,
Я думаю только об этом,
Как будто она была ею и тогда,
Когда ее не касалась вода
Набережной москворецкой,
И она не лежала в мертвецкой,
И на нее не светила луна в узкое окно под потолком
И звезда — вымысла или любви —
Все равно, как ни назови.
* * *
Накрапывал дождик, сорочка прилипла, подол натянув на колени,
Я тихо сидела на дне плоскодонки на мокром полене.
Мне что-то мешало и что-то за мною тянулось.
— Не вздумай, — мне властно с казали, — у нас так одна оглянулась…
И вот понесло на кувшинки, уже задевало бортами,
Цветы проезжали по дёгтю прощальными ртами,
А я подбородок прижала и слышу: — Ну что ты боишься?
Последняя схватка осталась, сейчас ты родишься.
И огненно-желтым мне в комнате свет показался,
И я закричала, а мир лоя меня рассыпался.
Потом я жила. Жизнь тогда для меня состояла
Из пресненской комнаты, страха школы, ранящей боли утр.
Свежий снег наметал над гипсовыми вазами парка высокие полусферы.
Я обожала подругу, ее черную шубу и белую пуховую шапку с брошкой.
Один раз, отгуляв полдня по морозу и поднявшись к себе на седьмой,
Я увидела в окно, что она вышла. Меня не пускали
И, глядя на ее далекую фигурку,
Я испытала тоску любви.
Время от времени я становилась на каменный подоконник
И глотала салют из рубинов и бриллиантовой зелени,
Оставлявшей в небе ужасные следы боя на калиновом мосту.
Вечера у метро окружали конфетный ларек.
За домом был круг, и однажды я села в трамвай взрослой жизни,
Мне нужен был пятый, а я села на двадцать второй —
Так хотелось скорее уехать.
* * *
Вечер выпуклый, субботний смотрит в окна в Сандунах,
Видит лампы и холщевые диваны, и детей льняных,
Видит розовые пятна тел молочных парных, —
Он затерся в складки жизни,
Чтоб выхыватывать отрывки зимних выходных.
…А когда, одевшись, выйдешь в допотопной теплой шали
И на улице наступишь на сухой январский прах —
Ты как будто — в синем шаре — и в других мирах!
Изнутри глядишь на город — там кристалльные киоски,
Заморённая надежда, площадь, а за ней —
Старый дом с Принцессой Грёзой,
Где в прокате новый Оскар,
Темная подпушка скверa... и периоды огней.
* * *
Ведь я ещё помню, как двор затушеван сухим, карандашным…
А ветви деревьев в таких отношеньях со стенами дома,
Как битка — с асфальтом, и арка — с трубой водосточной.
А нам — в эту арку, к умершей портнихе.
Крещёная бейкой, дверная клеёнка осталась зернистой и клейкой,
А комната — узкой линейкой,
Где шкаф с короедом, обои в густых барбарисах,
Зеркальная створка с примерочным небом.
* * *
Ночью слышно, как шумит длинный вытянутый ветер вдоль глухого переулка,
волоча одиноким долгим телом по трепещущим вершинам,
огибая свет фонарный, что брачуется с листвою,
называя тополя пошушуками ночными,
Шелестом зовя наружу сонные глубины комнат и сверчковые подвалы,
тая вдалеке.
* * *
Лимонный фонарь оглушительно свистит, журчит водосток,
Мне жизнь, не иначе, приснилась, пока я ждала,
Кружась на орбите, что как-то ему подойти,
Тяжелому, плотному шару в пыли голубой.
Обидно стучаться в стекло, отыскав потолок,
кричать в пеленальной пустыне на глади стола,
И в летнем просторе, цепляясь за рифмы, расти,
Потом, обвалявшись в грехе, становиться собой.
Когда я умру, я хотела бы лестницей стать,
Слоистою лкстницей в старом подъезде твоем,
И жалобным возддухом пыльные стекла ласкать,
Всю ночь разговоры ведя с дождевым фонарем.
* * *
Там радость ходит узким закоулком среди кирпичных стен,
Вигоневая вязаная кофта, и туфли, угольные от костра,
И волосы пушистые не мыты, а в переулке копоть и весна.
Там дети собирают для секретов осколки блюдец и разбитых фар,
И выброшенных роз сухую свеклу.
Я раньше там не то чтобы жила, но я туда все время прибегала,
Как будто в муравьином государстве я воровала белый рис личинок
И преступала божеский закон.
И это было связано с одной мужской рубашкой, крашеной кармином.
Я кожей туфельной мгновенно целовала ступени лестницы,
И, может быть, она меня ешё немного вспоминает.
* * *
Уходит время, видно только спину, но если догоню…
Там утро мешкает и мнётся с бидонами в руках,
Оно в серьгах эмалевых железных на лестнице стоит,
Повсюду угольные кучи и прекрасный снег.
От будущего — простаки шатает.
А перья ибиса все веют и летят.
К любви, как к варежке, я на углу нагнулась,
И было стыдно собственных сапог.
Прищурюсь — ничего не изменилось,
Все так же в ящике Москвы валяются огни.
Когда-нибудь я жизнь сожму в комок,
Подумаю: вот-вот снежком докину до нашего окна.
* * *
Стол с пудовой скатертью снеговой.
Лечь бы в парк, накрыться бы с головой.
Слышен звук расстроенный духовой
Из соседней комнаты угловой.
Виден снег растянутый дуговой
Из соседней вечности откидной.
И внизу вихор твой, еще родной,
Но уже рассеянный, волновой.
ЕКАТЕРИНА ШЕВЧЕНКО
на Середине мира.
на Середине мира.
Проза.
подсолнечное счастье: рассказ
воскресение мертвых: рассказ
круги рыжика: рассказ
за Осколом : рассказ
Поэзия
стихи
из книги «Стихи»
многоточие
на середине мира
вера-надежда-любовь
новое столетие
корни и ветви
город золотой
москва
